ДАНИЛ
Четыре года назад
— А давайте поиграем в бутылочку? — предлагает Даша.
— Что? — возвращаюсь мысленно к друзьям. — Какая еще на фиг бутылочка?
— Фильм скучный, — кривит лицо Даша. — Давайте в бутылочку поиграем?
— Давайте!
— Я за!
— Я не против!
Раздаются голоса друзей.
— Да ну что за бред? — повышаю голос.
— Гром, мы решили играть в бутылочку, — категорично заявляет Савелий. — Если ты не хочешь, не играй.
Перевожу взгляд на Машку, которая сидит на другом конце дивана. Она растерянно смотрит на присутствующих, но желание присоединиться к бутылочке не озвучивает.
Мои упорные попытки подружить Машу с моими друзьями не увенчиваются особым успехом. Они не очень нравятся ей, она не очень нравится им. А я как меж двух огней. Давно пора оставить эту затею и разделить свое время между ними. Ну и все-таки да, мне бы хотелось, чтобы мое время с Машей было только с ней.
Поэтому совершенно точно уже сегодня я скажу Маше, как на самом деле к ней отношусь. Друзья разойдутся по домам, я пойду провожать Машку и все скажу. На хрен уже эту френдзону.
Вдруг распахивается дверь в дом, и в гостиную проходит отец.
— Здравствуйте, дети, — улыбается нам.
— Здравствуйте, — отвечают хором.
От меня не укрывается недовольство, которое на миг проскользнуло по его лицу. Папа не любит, когда я приглашаю в дом много народа. Мои друзья мешают ему работать, а сейчас отец явно засядет за компьютером и бумагами.
— Данил, зайди сейчас ко мне в кабинет, — переводит на меня холодный взгляд.
Я на мгновение теряюсь. Черт… сейчас эти идиоты в мое отсутствие начнут играть в бутылочку. Но Маша же не будет с ними? Маша же не позволит поцеловать себя одному из них?
Ее первый поцелуй должен быть со мной!
Но, блин, мне надо в отцовский кабинет. Нехотя поднимаюсь с дивана, бросая на Машку последний взгляд. Нет, она не будет с ними играть. Я знаю, что не будет. Маша не такая.
— Чего? — угрюмо спрашиваю отца, закрывая дверь его кабинета.
— Садись, — указывает на стул у его стола. Сам же опускается в большое кожаное кресло. — Я оплатил первый семестр твоего обучения в швейцарской школе, так что в конце августа ты уезжаешь.
— Я не поеду, — твердо заявляю.
— Тебя никто не спрашивает.
— Я не нахожусь в твоем рабстве, чтобы ты так распоряжался моей жизнью! — выкрикиваю. — И как ты меня заставишь? Накинешь на голову мешок, свяжешь и силой запихнешь в самолет?
Отец оторопело хлопает глазами, не ожидал от меня такого протеста.
— Я. Никуда. Не поеду, — повторяю тише, но со сталью в голосе.