Невыносимо было оставлять Лилу одну, но иначе было нельзя.
Она не выдерживала и тонко всхлипнула, когда увидела Лео без сознания, подключенного к многочисленным аппаратам в реанимации, а я обнял ее крепко-крепко и пытался понять, что говорил пожилой мужчина-врач об общем состоянии мальчика.
Пытался, но ничего не понимал.
Эти медицинские термины были лишены для меня смысла.
Но мой звериный нюх не обманывал: Лео стоял на пороге смерти.
Она уже бродила рядом и присматривалась.
Счет пошел на часы…
— Лилу, — я развернул девушку к себе, заглядывая в ее потухшие от боли и страшных мыслей глаза, и сжимал в своих руках так, словно хотел поделиться собственной силой с ней. — Я вернусь через несколько часов, и всё будет хорошо. Слышишь? Всё будет хорошо! Я клянусь тебе, конфетка!
Она попыталась слабо улыбнуться, но губы задрожали.
А я прижался к ним в легком поцелуе, вдыхая ее дрожащее дыхание, и в эту секунду понимал, что я мир разорву в клочья руками, но сделаю всё, чтобы спасти Лео!
Пусть смерть боится того, что против нее идет Палач!
Девушки в отделении искренне переживали за Лилу и Лео.
И стоило мне только отпустить ее от себя, как они стали обнимать, успокаивать, а затем и вовсе увели в свою небольшую комнатушку, чтобы дать успокоительных и заверить, что каждая из них будет бороться за жизнь Лео.
А я окинул быстрым взглядом отделение, сканируя его на предмет видеонаблюдения и прочих приспособлений наблюдения.
Только здесь было всё настолько плохо, что, кажется, даже банальная система пожаротушения и оповещения о пожаре и та работала еле-еле.
Но это мне было только на руку в данной ситуации.
Я никогда не делал ничего подобного, но сейчас в душе не возникало ни малейшего сомнения о правильности моего выбора.
Палачей считали почти полубогами.
Наша кровь была уникальной для мира берсерков и волколаков.
Она была настолько сильной, что мы и сами до конца не знали, на что она способна.
Одно я знал точно: моя кровь не навредит.
Этой кровью мы лечили друг друга, а значит, могли помогать и другим.
В палате Лео никого не было, как и поблизости, когда я проскользнул внутрь, не делая лишних движений, потому что был уверен в том, что делаю.
Лео не спал.
Это страшное состояние было похоже на забвение.
Он всё слышал и понимал, но был заперт внутри себя.
Своего тела, которое устало от болезни настолько, что больше не могло реагировать на внешние раздражители.
И именно это положение дел я собирался слегка поправить.
В палате пикали многочисленные приборы, отслеживая каждый тяжелый вдох и выдох, каждое биение сердца, а я непривычным движением руки взял один из шприцов, которые хранились в упаковках и специальных подложках вместе с многочисленными медикаментами, которые могли понадобиться здесь очень срочно.