– Одевайся, чего стоишь, рот разинул.
На кухне у печи хлопочет мама. У стены на корточках сидит отец, смолит вонючую цигарку. Сизый дымок тянет в трубу. Распаренное от жары лицо мамы в капельках пота. Она улыбается:
– Пышечек горяченьких поешьте.
Минька видит, как от пышек с румяной корочкой валит пар, но боясь отстать от брата, тоже отказывается:
– Нет, мам.
Мать, занятая делами, не настаивает:
– Как знаете.
Лицо отца морщится в добродушной улыбке.
– Им разве сейчас до еды. Ребятня, вон уже давно Христа славит. Как молитву-то не забыл?
Накануне Миньку не раз ставили на старый бабушкин сундук, заставляли без конца повторять: Христос рождается – славьте, Христос на земле – возноситеся…
– Нет! – звонко кричит он.
Отец слюнявит пальцы и гасит в них окурок. Привстав, подает с вешалки пальтишки. Сашок по-взрослому заправляет шарф внутрь. Миньке как маленькому отец подвязывает сверху, туго стягивая позади в узел.
– Не больно?
– Больно, – начинает было капризничать он, но мама строго обрывает: – Сиди тогда дома. На улице очень холодно.
Миньке остаётся только вздыхать. Вот так всегда: что разрешается старшему брату, младшему запрещается. Скорее бы в школу что ли.
Неповоротливо толкаясь в тёмных сенях, мальчишки вываливаются за порог. На улице морозно. Ещё с вечера намело огромные сугробы. В окружении ярких звёзд пристыла холодная луна. От плетней, домов, деревьев синие изломистые тени на снегу.
Братья задирают подбородки, выискивая в россыпи звезд самую яркую – Рождественскую.
Но с дальнего края улицы в морозном воздухе отчётливо доносятся ребячьи голоса, слышен смех.
– Эх, чуток не опоздали, – сетует Сашок и торопит: – Не разевай рот. Сейчас перво-наперво пойдём славить к бабке Федулихе.
И они, утопая в рыхлом снегу, направляются к престарелой Федулихе. Позади цепочкой тянется сизый на белом снегу проследок. Старуха живёт от них через дом. Скрипят прихваченные морозом порожки. Братья нащупывают в углу крыльца окомолок веника, и по очереди метут валенки. Вместе с клубами морозного пара вваливаются в избу. Перебивая друг друга, с порога кричат:
– Можно Христа прославить?
Наряженная по-праздничному Федулиха обиженно поджимает губы, с упреком говорит:
– Чаво ж вы кричите, как оглашённые? Аль я глухая. Слава богу, пока еще слышу. Ну, славьте.
Сашок неуловимым движением смахивает с головы шапку-ушанку. С наглухо завязанными у шеи тесёмками Минька косится на брата “мол, мне тоже снимать?” Но Сашок украдкой больно тычет кулаком в спину, старым гусаком шипит:
– Ты маленький, тебе можно.
Глуховатая на одно ухо Федулиха, прислушиваясь, переспрашивает: