– Мне нехорошо, – бормочу я.
Обернувшись, он поднимает на меня взгляд.
– Что не так?
– Живот болит. Меня сейчас стошнит. И температура. Мне плохо. – Я хожу туда-сюда. Чтобы чем-то занять руки, открываю его сумку и ворошу вещи. Брызгаю немного его одеколона на запястья и тру, а потом подношу к носу и вдыхаю. Тошнота немного отступает. Потом поднимаю глаза, сталкиваюсь с пытливым взглядом Николаса, и сердце пропускает удар.
– Что?
– Ничего. – Голос подрагивает, и он отворачивается, завязывая второй ботинок.
– Подожди! – Он поднялся на ноги, и я почти кричу. – Ты не можешь уехать вот так. Ты еще не позавтракал.
– Слишком рано, я не голоден. Перехвачу что-нибудь по дороге попозже.
– Может, еще кофе? – Делаю шаг в сторону кухни, но он качает головой, похлопав по термосу.
– Я много взял.
Может, ему не нужно пить кофе. Будет на взводе, превысит скорость. Вылетит с моста и шестнадцать раз перевернется в воздухе.
– Вдруг ты заснешь за рулем, я волнуюсь.
– Спать я лег рано, так что сна ни в одном глазу, – посмеиваясь, объясняет он. – Все будет в порядке.
– А вдруг пойдет снег?
– Я не засну, даже если пойдет снег. – Кажется, ему весело.
– Николас, я серьезно, – хмурюсь я. – Мне попалось кое-что о Кохассете, не хотела говорить, чтобы не пугать, но в августе там было три случая угона автомобиля. На заправке подходили какие-то ребята, говорили, «у вас отвалилась крышка бензобака», а когда хозяева автомобиля оборачивались посмотреть, наставляли на них оружие.
Он обхватывает мое лицо ладонями, в его взгляде расплавленный огонь, и смотрит он так, будто любит меня. В мыслях всплывают все те случаи, когда я почти ушла, и это страшно. Все бы пропустила.
– Тогда я не буду заправляться в Кохассете.
Как жалко я выгляжу. Беспомощный новорожденный котенок.
– Ты не можешь оставлять меня одну больной.
Он кладет ладонь мне на лоб, и простой жест кажется таким интимным. Ох, я же спала с этим мужчиной, а интимным кажется одно касание? Я заразна. Николас не может ехать в Кохассет, а то перезаразит всю пивоварню. Он должен остаться на карантине вместе со мной.
– Мне кажется, твоя болезнь называется любовью, – усмехнувшись краешком рта, говорит он. Сердце ухает в пятки. Язык завязывается узла на три, не меньше. Ответ придумать я не могу, так что Николас подходит еще ближе, пока не встает вплотную. – Так и есть. Поверь, симптомы явные.
Губы не слушаются. Пытаюсь что-то выговорить, но вырывается непонятный писк.
Он хмыкает и наклоняется поцеловать меня в висок. Губы замирают возле моего уха, и меня бьет такая дрожь, что он тоже ее ощущает, не сомневаюсь.