Теперь он меряет шагами комнату. Похоже, всерьез об этом размышлял. Кто этот человек в моей гостиной с глазами цвета Армагеддона и страстным желанием пускать камешки по озерной глади?
– Я хочу шлем с фонариком на лбу, – не успокаивается он. – Хочу камин. Дробовик, вдруг к дому подберутся койоты. Хочу лопаты и сарай для них. Хочу каноэ.
– Не позволяй мне встать между тобой и каноэ, – с самым серьезным видом говорю я. – Николас, я поддержу все твои мечты. Пожалуйста, купи себе каноэ. Ничто не доставит мне большей радости, чем вид тебя, застрявшего посередине озера.
– Мне нужно почувствовать себя живым!
– Думаю, тебе нужен батончик мюсли и, может, пробный забег с бойскаутами.
– Я знал, что ты не воспримешь меня всерьез. Поэтому никогда ничего не говорил. Но я больше не могу держать это в себе. Наоми, клянусь. Я начну жить так, как хочу. Создам себе жизнь такую, как я хочу, и в ней будет все, что мне необходимо, неважно, какой ценой. Впереди не ждет вечность, мне уже за тридцать.
– Верно, ты почти старик. Время пришло! Начинай жить своей идеальной жизнью.
– Я серьезно. – Он пальцем скидывает на ладонь монетку, лежавшую на телевизоре. – Орел – и мы делаем по-моему, решка – все остается, как было.
– Ты хочешь распланировать наши жизни, подбросив монетку? Пожалуй, ты прав. – Почему бы ему не загадать так на наши отношения? Орел – мы расстаемся, решка – подкидываем монетку снова. Можно было бы расстаться прямо сейчас и свалить все на этот кругляшок.
Блеснув в воздухе, он приземляется ему на тыльную сторону ладони. Николас не сводит с него глаз.
– Ну?
– Думаю, ты сама узнаешь.
– Великолепно, держи меня в курсе. – Я вытягиваюсь на нашей трехместной кушетке и лениво улыбаюсь ему: – Спокойной ночи.
– Спокойной ночи? Если хочешь, чтобы я лег спать, тебе придется встать. Сегодня я сплю на диване.
– Нет, можешь спать в своей усыпанной конфетами кровати. А я остаюсь здесь.
Он проносится мимо меня в спальню и закрывает дверь с едва слышным щелчком, который каким-то непонятным образом хуже, чем грохот. Потом я слышу, как срабатывает замок и наступает тишина.
Мы никогда не кричали друг на друга раньше. Обычно мы так стараемся не раскачать лодку, что, наверное, говорим правду всего на восемьдесят процентов. Впервые мы высказали все на сто процентов, и разумом я понимаю, что должна чувствовать себя хуже, но почему-то наоборот, лучше. Время идет, я слышу, как он закрывает ящики шкафа, как поскрипывают пружины в матрасе, когда он перекатывается по кровати с такой силой, с какой только может. И вдруг я понимаю.