Поэтому мне нужно аккуратно извлечь свою руку из большой уютной ладони. И я сделала это, едва не застонав от невыносимого чувства потери. И улыбнулась. И сказала, стараясь, чтобы голос звучал твердо:
– Станислав. Извините, если я невольно дала повод… Но… профессиональная этика не позволяет мне…
Боже, что за чушь я несу? О, если б у меня была хоть капелька надежды… Накрылась бы вся эта этика медным тазом.
Он сгреб меня в охапку, так что нечем стало дышать. И вот уже целует волосы и шепчет на ухо так жарко, что я с трудом улавливаю слова, плавясь и растворяясь в этом шепоте без остатка:
– Значит, ты уволена. Вот в эту самую минуту.
Конечно. Вот так вот просто. Он идет напролом, чтобы раздобыть желанную игрушку с завидным упорством, невзирая на препятствия и возражения. Знакомо. С такой же настойчивостью Карина пытается заполучить пони.
Но я-то не пони.
– Вы забыли. Вы не можете меня уволить. Карина вам этого не простит… – ровно выговорила я, упрямо высвобождаясь из объятий, прекрасно понимая, что я его не убедила.
Да что там его – я даже саму себя не убедила.
Его руки снова сомкнулись у меня за спиной, щеку опалило дыхание, и я поняла, что если он поцелует меня сейчас в губы – я сдамся. Просто не выдержу и сдамся на милость победителя. И будь что будет. Потому что есть две Александры. Одна – здравомыслящая и разумная, твердо знающая чего она хочет и как правильно себя вести. И вторая – легкомысленная идиотка, живущая одним днем, так как завтра может и не быть, а посему ей вынь да положь, все и сразу. Сейчас. И второй абсолютно наплевать, что первой придется склеивать свою жизнь по кусочкам, когда наступит то самое через «два с небольшим».
Поэтому пришлось срочно собрать все остатки гордости, загнать поглубже вторую Александру и дать слово первой. Пока я окончательно все не испортила.
– Станислав! Вы ставите меня в очень сложное положение, – я обмякла в его руках и с мольбой посмотрела на него. – Пожалуйста, не нужно…
Он замер на мгновение, убрал свои руки и, отступив назад, глухо сказал:
– Извините меня. Видно я все не так понял. Поехали домой.
В его голосе больше не было тепла. И в глазах не огонь, а пепел. Привычное равнодушие каменной стены. Вот и хорошо. Вот и славно. Первая Александра спасла ситуацию, которая выходила из-под контроля.
Всю дорогу мы ехали молча. Теперь тишина была другая. Напряженная, тяжелая, словно перед грозой. Переживем. Зато я поступила правильно. И могу собой гордиться. Но гордиться не получалось, и на душе было ужасно паршиво.
Поднявшись в свою комнату, я сбросила платье, туфли, вытащила шпильки из высокой прически и без малейшей жалости подставила кудри, над которыми мастер бился хороший час, теплым водяным струям. Словно бы стараясь избавиться от любых следов сегодняшнего происшествия. Потому что платье, мягко струящееся по телу и едва прикрывающее плечи, напоминало бы мне обо всем, что случилось… О горящем на плече клейме поцелуя, о том, как легко и надежно находиться в крепком кольце рук. Но самое ужасное – оно напоминало бы о том, чего не случилось.