декабрь, 17.
«Я маленьких люблю, я их боюсь ужасно.
Такие крохи, столького не знают. Страданий не касались, выть – не выли, а познакомить с гневом, болью и слезами их страшно так. Как подготовить молодую жизнь к жестокой лете? Я так боюсь на них смотреть, что отдал Смерти бы младенца, лишь только бы тот не знал страданья жизни на Земле. Вот что такое Бог, я разгадал. Теперь пора вставать из окон».
ДЕКАБРЬ, 31
Во сне старик Жа видел рай. К нему шагали ноги. Он Ассу обнимал, не мог лишь рассмотреть ее лица. Пятно вместо него ему виделось, как муть болота, и волосы это пятно узорно обволакивали. Жа чуял тело свое точно как живое. Забрать ее назад не мог, ведь не было назад. Был вакуум, и солнце так светило, прохлада кости обдавала ветра молоком. Как после пьяного всезнайства в ванной, сидишь напротив солнца в тишине, сквозняк грохочет двери. И ты становишься чуть болей человечным, осознав.
Сосед Сверчок сквозь землю провалился. Посылка так и не пришла. Цветок алоэ больше не расцвел. Шрам на руке болел все чаще. Ни Память, ни Тоска не приходили в гости.
Когда с кривым, подвязанным, как зубы у покойника, и висельным своим овальным пузом она пришла к его скрипучей двери, он ждал ее, как ждут больные Смерти. Вошла, присела у постели. Виссарионовна сидела рядом, все гладила ступню больного, а Жа было щекотно оттого, что еще жив и кривится дурною. Про Времю говорить не стали. Та все чертом тикала в кармане. В его, конечно, – пряталась, зараза.
Закончилась зима очередная. В ее конце родился чудо-лепесток. Гранатововолосая мама назвала чудо-лепесток «Мелис». В честь той, которую отец, еще малыш, как самое из ценных вспоминал. И чистых самых, самых дорогих.
– : —
– Вы знаете, родной, мой милый Жа, я так скучала. Вы не хотели из кармана меня достать и выбросить в огонь?
– Нет, Время Станиславовна, я думал, вы меня забыли, – думал Жа.
– Я вашу пустоту заполню. Помните Мелисс?
– Отстань, не мучай меня больше, старая карга, – малыш улыбнулся.
А Время была в тот момент изящна, как статуя советских матерей. Во рту она держала тонкую спираль, и из нее валил клубами дым, на вкус похожий на все то, что в детстве слышал Жа, когда молчал.
На апельсиновых руках она его несла к полям, заваленным отходами и снами.
– Я некрасива, разве так вы думаете? – шепнула в ухо Жа фруктовая слеза.
– Вы удивительны, но больше ничего.
– Вы знаете, куда мы с вами направляемся? – летела та, плыла, невероятная.
– Я знаю, что вы тащите меня в погибель каждый раз, как появляетесь во мне. Что хуже?
– Вы во мне настолько же. Я вас не выброшу, мой Жа.