Домой я вернулся под утро. Я думал, что мать спит, но кухне горел свет и, как обычно, сильно пахло валерьянкой. Мать вышла в коридор. Я поразился, как она постарела. Раньше мать любила повторять, что она – женщина в самом расцвете лет, а сейчас передо мной стояла сгорбленная старушка, лицо опухло, под глазами огромные синяки. Мать прижалась ко мне и заплакала. Я стал гладить её по спине.
– Сыночек, сыночек. – только и смогла сказать мать сквозь рыдания. – Я никому не нужна, я никому не нужна… У меня больше нет сил. Я хочу умереть…
Я продолжал её гладить по спине и ничего не говорил, понимал, что мои слова будут фальшивыми и вымученными. Я не умею утешать. По опыту знал, должно пройти время, чтобы мать пришла в себя и занялась поиском очередного мужчины, с которым могла скоротать старость. Я отвел мать в её комнату и, как маленького ребенка, уложил в постель и долго сидел рядом. Мать ухватила меня за руку и не отпускала, пока не уснула. Потом, на цыпочках, прошел в свою комнату, надел наушники синхайзер, что недавно «приобрел» в магазине, и поставил музыку. Разумеется, это была Омега. Хоть я помнил каждую ноту из их альбомов, но дядя Бенка со товарищи опять увлек меня в космические дали. Это было просто здорово, что песни были на венгерском языке, они не мешали думать и мечтать. Еще раз повторюсь, мне двадцать пять, но продолжаю мечтать, как сопливый мальчишка. Мне от рождения ничего не было дано, зато однажды моя жизнь счастливо изменится в лучшую сторону, я вырвусь из нищеты, разбогатею, у меня появится новая дорогая тачка и, самое главное, я куплю (именно куплю) для матери подходящего ей мужчину. Вместе с музыкой группы Омеги я взлетал все выше и выше в космические дали, и на самом пике меня вдруг опускало в глубокие темные воды, где с беспощадной ясностью понимал, что ничего не изменить и ничего после себя не оставлю. Вывод один – чем быстрее сдохну, тем быстрее закончится нелепая комедия под названием жизнь Алимчика Фейломазова, не знавшего отца, ни родни, не получившего в наследство ни полушки, и остается прозябать в нищете и завидовать жизни другим, которые родились с серебряной ложкой во рту. Однако музыка вновь возносила меня в небеса, я пронизывал облака, дотягивался до звезд, что ласкали меня нежными лучами и шептали: поплачь и усни, поплачь и усни, и не отчаивайся. В другой жизни у тебя будет все, поэтому терпи, терпи, терпи… Я уснул, убаюканный нежностью звезд. Сейчас редко вижу сны, зато в детстве, когда рос, я летал и видел, как развиваются мои волосы цвета спелой пшеницы, кожа белая, и я не чернявый и презираемый всеми метис, отчего меня не принимали ни русские, ни хачики.