Мне ничего не осталось, как согласиться и идти за вещами. Я никак не мог понять, почему такой важный человек, как отставной судья, сначала сбегает от неё, как нашкодивший школьник с урока, а потом, когда она пришла за ним, как побитая собачка, виляя хвостиком, согласился вернуться. Неужели он такой слабохарактерный? Мне всегда казалось, что судьи по натуре люди жесткие и невыносимые, неподвластные эмоциям, им постоянно приходится выносить приговоры и ломать жизнь людей. Выходит, Сергей Петрович просто слизняк. Впрочем, не мое это дело, только мать было жалко. Я поднялся в квартиру. В коридоре стояли вещи Сергея Петровича. Он сидел на кухне с матерью и пил чай. У них были заплаканные лица. Сергей Петрович сказал грустным голосом:
– Прощай, моя дорогая, – и неожиданно расплакался. Следом заплакала мать. Опять слезливая сцена. Я подхватил вещи и вынес их к лифту.
– Постой, – Сергей Петрович поплелся за мной.
В лифте он, отвернувшись, молчал, а когда мы спустились на первый этаж, надтреснутым голосом, сказал:
– Береги мать. Она у тебя хорошая женщина, – неожиданно, ухватив меня за полу куртки, прошептал, хотя мы в лифте были вдвоем. – Берегись моей падчерицы. Она волчица, которая крутит мужчинами. И тебя не пожалеет. Не соглашайся с ней ни в чем. Она опасна и ядовита, как гремучая змея.
Сергей Петрович, смущенно поправил мою куртку и больше не проронил ни слова. Я погрузил вещи в багажник хорьха, вокруг которого собрались мальчишки, глазевшие на автомобильную диковинку. Фифа помахала мне ручкой, автомобиль, роскошно порыкивая басовитым мотором, уехал. Я остался на автомобильной стоянке, и мне совсем не хотелось идти домой. Там будут слезы и причитания. Провалилась очередная попытка моей матери создать, как она говорила «нормальную семью». Я не вписывался в понятие нормальной семьи, был непутевым сыном, доставлявший матери одни огорчения. Мать опять будет выть, пить в лошадиных дозах валерьянку, пить коньяк/, обзванивать таких же одиноких стареющих приятельниц и жаловаться на свою неудачную судьбу. Ненавижу нытье.
Уходя со двора, я оглянулся. В трех башнях ярко светились окна. На стоянку, одна за другой, подъезжали машины, глушили моторы, тушили фары, хлопали дверцы, выпуская на асфальт семейства, что дробной рысцой устремлялись в одну из трех башен. Там они, как полагали, надежно закрывались на множество замков, повторяя избитую истину «мой дом – моя крепость», забывая, что в башне нельзя устроить маленькую крепость. Это были соты огромного человейника, производившего, в отличие от пчел, не вкусный мед, а неразрешимые горькие проблемы. У этих, нормальных, рабочий день закончился, а у меня, крадуна, только начинался. В кошельке было пусто, и я решил прошвырнуться по магазинам, чтобы заработать денежку.