Устав, заплечных дел мастер брал перерыв. Он подставлял табурет под «боксёрскую грушу», сам же садился к столу, пил чай и читал газету. Тихон заметил, что Шранк читал исключительно «Советский спорт». Тогда в минуты совместных перекуров он стал рассказывать своему мучителю, что с первого класса болеет за ЦСКА и с этого же возраста играет в хоккей. А когда Заковыкин, отлично знавший историю футбола и хоккея, был в ударе и рассказывал верзиле про Льва Яшина и Альберта Шестернёва, про Григория Федотова и Всеволода Боброва, про Анатолия Фирсова и Валерия Харламова, про Анатолия Тарасова и Бориса Аркадьева, тайм-ауты существенно удлинялись. Соответственно и заковыкинские «сказки» максимально растягивались.
Восстановившись, «Гитлерович» педантично промокал платочком пот на лбу, устало потягивался и вставал, приговаривая: «И вечный бой, покой нам только снится…» И возобновлял «набившее оскомину» занятие. «Квадратно-гнездовой способ» приносил должные плоды: повреждения у зиндановской «Шахерезады» красовались везде – с головы до ног, спереди и сзади, с левого бока и с правого…
Вскоре Заковыкин представлял собой живое воплощение
мозаичного абстракционизма: некогда свежие кровоподтёки «выцветали», превращаясь в синяки, а затем – в бланши цвета недозрелой сливы. Недавние же повреждения ярко сияли пурпуром. Оттого голый Тихон являл собой сплошное багрово-сине-жёлто-зелёное пятно.
Как-то раз в зиндан на минуту заскочил Вован Палач. И даже он, повидавший за свою криминальную карьеру всякое, был поражён «шедевром», сотворённым Шранком в жанре «ню». Разноцветный Заковыкин (с «разбарабаненной сопаткой», с глазами в узких щёлочках, с чудовищно распухшими ушами) являл собой настолько жалкое и полуфантастическое зрелище, что аж и Змея передёрнуло.
– Слышь, Твёрдый Шанкр, – впервые в жизни решил посоветоваться главный экс. – Может, ну его нафиг! Может, просто мочкануть студентика, да и дело с концом?
– Вован, дай мне его ещё на пару дней, – попросил верзила.
– Так ведь молчит, как партизан.
– Я из него всю душу вытрясу!
– Да ты, Фриц, понтовый кореш! – расчувствовался главарь. – С тобой дерьмо хорошо хавать – ты прям из хавальника выхватываешь.
– Стараемся, – прочавкал Шранк.
– Если что, – обнадёжил его Вован, – через неделю у меня юбилей: ровно двадцатник, как я родную бабку зарубил. Вот тады я и попраздную – сам всю презервацию сперматозоидов мочкану.
И Пакостин уехал из зиндана довольный и преисполненный уважения к трудам «понтового кореша».
При всём при том, Шранк был странный субъект. Так, он регулярно обрабатывал у Заковыкина рану на бедре, и та быстро заживала. Два раза в день он водил Тихона принимать прохладный душ. Незаметно подкармливал его. Зато на усмешки Шнобеля, Сипатого и других бандитов по поводу «возни с сынком», он серьёзно отвечал, что из мёртвого военную тайну не вышибешь, а Вовану студент нужен живой и «свой в доску».