– Мария Николаевна, – робко поправила старуха, стараясь пятернёй пригладить безобразие на голове. – Да я после ночи, Ольга Викторовна, у больного кровотечение ночью открылось…
– Да какая разница, Ивановна или Николаевна? Меня не волнует ни ваше имя, ни ваши оправдания!– отрезала Ольга, стараясь придать своему голосу как можно больше холода. – На планёрку вы обязаны явиться, как подобает. Штраф!
От испуга и неожиданности кто-то, а может и сама черепаха пукнула и по кабинету поплыл гнилостный запах кишечных газов.
Олю разрывало два противоречивых желания – немедленно распахнуть форточку, и оставить всё, как есть, чтобы насладиться отвращением и стремлением покинуть кабинет в глазах этих нерях. Второе победило.
Ольга демонстративно прижала к носу надушенный платок и продолжила вести собрание. Пусть нюхают!
– Ирина Степановна, – обратилась Ольга к терапевту. – На вас жалуются родственники больного Гришина. Говорят, что вы заставили купить лекарства.
– У нас нет таких антибиотиков, что нужны Гришину, – ответила усталая врачиха, нервно крутя на пальце обручальное кольцо. – Я вообще не могу понять, Григорьеву нужно вылечиться или просто бесплатно получить медицинскую помощь? Мне что ему лекарства за свои деньги покупать?
– Не помощь, а услугу, – Ольга улыбнулась, как можно лучезарнее. – Меня не волнуют ваши сомнения и метания. Я хочу, чтобы больные в нашем отделении были довольны обслуживанием, ну и, разумеется, выздоравливали. Как вы добьётесь всего этого, меня не волнует. И уж если вы, как доктор, прописали нашему Григорьеву дорогой препарат, которого нет в больнице, покупайте за свой счёт. В следующий раз будете более креатины. В военное время ничего не было, лечили, чем могли. И люди, дорогая Ирина Степановна, выживали. А почему? А по тому, что доктор был компетентен.
Врачиха недовольно надула губы, но больше ничего не сказала. Правильно! Себе дороже будет! С Ольгой Викторовной Снегирёвой лучше вообще не спорить.
Ощущение собственной власти будоражило, щекотало, мелкими пузырьками где-то внизу живота. Её боятся, её уважают, к ней прислушиваются. Если сейчас она – Оля, заставит всех раздеться и бегать по коридору голышом, так оно и будет.
Эти жалкие твари, вспотевшие от страха, сдерживающие позывы в туалет, с трудом разлепляющие опухшие веки, не хотят потерять работу, не хотят, чтобы их гроши стали ещё ничтожнее. И ради этого, они готовы ползать у Снегирёвой в ногах. Подумать только, а ведь когда-то, в далёкие школьные годы, Оленьку считали гадким утёнком, ботаничкой, занудой и зубрилой.