Тенденции, проявившиеся в «Лете 1914 года», заключаются в том, что, описывая предшествовавшие войне дни, автор не отмечает огромной разницы между Францией и Германией: немцы, мол, виноваты, и французы тоже не менее виноваты. Случай в истории литературы редкий: в критической статье о романисте, удостоившемся Нобелевской премии, в опровержение его взглядов, делались ссылки на сборники официальных документов, на слова Вильгельма II, Пуанкаре, графа Тиссы, цитировались Чирский, Ягов, Лихновский, Каутский!
Не скрою, если возложить на Мартэн дю Гара ответственность за все то, что в его романах говорит революционер-интернационалист Жак Тибо, то критику правой печати можно было бы признать во многом справедливой: в самом деле, не Франция напала в 1914 году на Германию, а Германия на Францию. Но романист, изображающей революционера-интернационалиста, естественно должен вкладывать в уста своего героя речи, подобающие революционеру-интернационалисту. В книгах Мартэн дю Гара действуют и другие лица; они говорят у него совершенно другое.
Это вопрос старый и сложный. В былые времена наша художественная критика в значительной мере сводилась к спору с автором о мыслях, высказываемых тем или иным героем его романа. Сколько печатных листов было написано хотя бы о словах профессора Николая Степановича в «Скучной истории» Чехова: «Каждое чувство и каждая мысль живут во мне особняком, и во всех моих суждениях о науке, театре, литературе, учениках… даже самый искусный аналитик не найдет того, что называется общей идеей, или богом живого человека. А коли нет этого, то значит, нет и ничего». Не говорю о некоторых мыслях героев Достоевского, — о них написаны целые книги. Степень сочувствия самого писателя идеям вымышленных им людей может быть только угадываема. В большинстве случаев ее угадать можно. Но спорить об этом довольно трудно. Некоторое стремление стать в конфликте 1914 года уж очень au dessus de la mêlée y Мартэн дю Гара как будто есть, и оно действует неприятно не только на французских националистов. Замечу, однако, что, в отличие от Ром. Роллана, он в Швейцарию во время войны не уезжал. Напротив, все четыре года служил на фронте, — правда, во вспомогательных частях, на должности шофера военного грузовика. В защите своей страны он участвовал и войну видел вблизи. Придавать обидный оттенок слову «пацифист» не обязательно.
От себя, без посредства вымышленных лиц, Мартэн дю Гар высказывался мало: мне его политические взгляды известны лишь в общих, основных чертах. Ни к какой партии он не принадлежит и практической политикой не занимается. Приходилось слышать, что он, с оговорками, сочувствует «неосоциализму демократического вида». Об этом говорят, как будто, его личные и литературные связи. Некоторое сомнение тут всё же допустимо. Демократия предполагает веру в народ; с поправкой на расстояние, отделяющее практическую политику от чувств, лежащих в ее истоках, демократия предполагает даже любовь к народу, хотя бы теоретическую и довольно умеренную (как у многих больших демократических деятелей). В романах Мартэн дю Гара и следов такой любви нет. Этот демократ, по-видимому, народа терпеть не может.