Это невероятно… Я же один в этом мире. Конечно, кроме меня, в нём есть Бородавочник, Всесвятейший, Большой Малый, Чебуречница, Моторола и прочие именитые персонажи. А ещё то и дело попадаются неизвестные прохожие – такие как дырявый тип, или слепой в окровавленной куртке, или та визгливая девица, которая пару ночей назад на тротуаре чуть не отгрызла мне пальцы вместе с моей половиной эмки. Хорошо, что рыжуха оказалась не только безумной, но и беззубой. Среди всех этих упырей рано или поздно почувствуешь себя одиноко. Видимо, со мной такое произошло слишком рано, если я уже устал от этого одиночества до смерти. То есть выхода два: или убить себя, чтобы остаться собой, или убить другого, чтобы стать как другие. Я уже на краю – доказательство спрятано у окна под досками. Если бы тип сам не проломил себе голову, за него это сделал бы я. А потом… Пожалуй, насосался бы густой крови из его расколотой черепушки с парными мозгами вприкуску – всё равно терять уже нечего. Этого не произошло по чистой случайности – и значит, моё сроднение… уравнение… уроднение с другими не отменилось, а всего лишь отсрочилось до следующего раза, когда кто-нибудь опять нападёт на меня и даст мне повод. Тем удивительней наше комнатное знакомство. Оно подарило мне кое-что новое – точнее, вернуло совсем забытое: в этом мире я не один. Я, ты, Мадам Любовь, Заря, Галчонок, Вишня. Люди – есть. Мы именно есть, а не жрать. Это невероятно воодушевляет.
Я всё смотрю на девочку и улыбаюсь. Без иронии, без желчи, без горечи. Когда я в последний раз с кем-нибудь разговаривал таким свободным шёпотом? А когда так просто улыбался? Нет, уже не вспомню. И чёрт с ним, с прошлым. Главное – есть кому и чему улыбаться в настоящем.
Моя улыбка немного блекнет, когда я дотрагиваюсь до настоящего руками – беру с внешнего подоконника свои башмаки. Один в крови, другой в моче, оба холодные и жёсткие, как кандалы. Я обуваюсь, выбираюсь наружу, и меня обдаёт сырым дыханием улицы. Я плотно закрываю окно и напоследок ещё раз гляжу на девочку сквозь грязные разводы на стекле. Или они не на стекле, а на отражающейся в нём роже? Надо бы натаскать домой воды из реки, помыться по-человечески и обрезать волосы на голове, что ли. Кстати, когда я последний раз мылся в ванне? Легче вспомнить, когда я просто улыбался.
Я опускаюсь на корточки над типом и по одной аккуратно убираю с него чёрные гнилые доски, чтобы не разбудить девочку своей вознёй. Теперь дело идёт куда легче – я наконец-то по-настоящему отдохнул. Я убираю доску с головы трупа, лежащего навзничь, – и он упирается неподвижным взглядом в моё лицо. Я уже тянусь за следующей доской, прикрывающей его плечо, но сам замираю как покойник… Были ли у него открыты глаза до этого?