Тип соображает быстрее, чем я, – хватает ближайшую доску и со всей дури бьёт ею плашмя меня прямо в лоб. Раздаётся хруст – до того оглушительный, что я теряю связь не только с окружающей действительностью, но даже с собственным телом. Заваливаюсь на бок, и первое, о чём думаю: этот жуткий хруст разбудил девочку – и сейчас из темноты комнаты покажется её испуганное лицо. Но знакомое окно исчезает из моего поля зрения, потому что передо мной встаёт тип с той же доской в руке. Она целая, даже не надтреснутая. Я пытаюсь встать на ноги, чтобы дать решительный отпор. Пробую закрыться рукой, чтобы заслониться от новых ударов. Силюсь отползти в сторону, чтобы дать себе хотя бы секундную передышку. Но ничего не получается – и до меня наконец доходит, что я зря беспокоюсь о потревоженном сне девочки: этот хруст оглушил только меня, потому что тип сломал не доску об меня, а меня об доску.
Моя бессонная ночь где-то на полпути между вчера и завтра. Я пытаюсь пошевелить ногами, рукой, головой, мизинцем. Не получается. Похоже, у меня сломано что-то важное в шее – достаточно важное, чтобы парализовало, и недостаточно важное, чтобы умереть. Тип садится надо мной на корточки, криво ухмыляется мне в лицо, и его тягучая слюна опускается на мою щёку. Повязка сползает с его лица на шею, и опять высовывается наружу склизкая дырка вместо носа, возбуждённо пышет паром. До меня только сейчас доходит: если бы я не закрыл повязкой его нос, то точно заметил бы, что всё это время он был всего лишь без сознания. О нет, чувство юмора у чёрта и не думает иссякнуть! Пока я немо сокрушаюсь, тип не теряет времени зря – щупает меня везде, цапает пузырёк с таблетками, запихивает себе в пасть их все разом, зализывает кровью с моей щеки. Он находит у меня свой пакетик с сине-белыми капсулами и затискивает себе поглубже за пазуху. Как бы мир ни менялся, ирония его никуда не девается. Тип соединяет ладони лодочкой, подставляет к моей разбитой голове и лакает мою кровь из своих узловатых лап. Я отвожу глаза, чтобы не видеть этого. Небо, вечно затянутое тучами, почему-то не рыжее, как всегда в тёмное время суток, а багровое, как кровь. Хотя теперь понятно почему. Наверняка тип будет жрать меня живьём по частям – и сначала не самым важным частям, чтобы хватило надолго, – а я буду наблюдать и ничего не смогу сделать. Тип чует, что я вот-вот могу завопить в ужасе, – и вдавливает в мои губы свой шершавый палец с когтем: тсс… Потому что все хотят есть. И если я закричу, сбегутся другие, чтобы тоже пожрать. Тогда для меня всё закончится быстро – за пару минут или даже меньше… Но стадной кормёжки не будет. Может, я не самый сообразительный, зато не жру людей и не допущу, чтобы из-за меня их жрали. Я изо всех сил стискиваю челюсти, которые, к счастью, по-прежнему мне подчиняются. Тип хватает меня за ноги и волочит в другую от Дыры сторону – наверняка в своё укромное лежбище. Я бросаю последний взгляд на уплывающее из вида окно девочки и мысленно клянусь ей, что кричать не буду. Я не больной на голову. И не святой. Я человек. Я не один. И за мир стоит бороться.