– Когда я вырвался из Гулага,– заговорил Василий Анисимович Бернадский,– прежде всего я поехал в Москву к друзьям. А потом записался на приём к Александру Трифоновичу Твардовскому. Стихи мои ему передали раньше. Его заинтересовало стихотворение «Судили тройкой катапультой».
Я вошёл к нему в кабинет. Что бросилось в глаза? – это его жёлтое лицо. Среднего роста человек доброжелательно поздоровался со мной. Достал из сейфа коньяк, наполнил рюмки.
– Я ознакомился с Вашими стихами и готов принять участие в их публикации,– сказал он.– Но должен Вас предостеречь. Обязан это сделать. Готовы ли Вы после всех Ваших испытаний оказаться вновь там, откуда только что освободились? Подумайте…
– И ты знаешь,– сказал с некоторым сожалением Бернадский,– я не решился. А Солженицын решился, и стал в одночасье знаменитым. Не думалось мне тогда, что жизнь в стране повернётся так круто. А оказаться снова там, откуда еле вышел – не был готов, духом своим. Воздухом ещё не надышался.
…Я предпочёл слушать Бернадского и не задавать вопросов, тем более что тема была серьёзная по своей жизненной драматичности. Я спросил только один раз:– Сколько Вы в общей сложности находились в заточении?
– Тринадцать лет,– ответил он.
Из сумбурных рассказов Василия Анисимовича я узнал следующее.
Началась его каторжная жизнь с ареста, когда он служил в армии… Из Печорского Гулага их небольшая группа устроила побег – цель была: попасть на фронт. Готовились тщательно. Пережаривали пшено с постным маслом – это была основная пища. По пути один из них умер от болезни. Схоронили в безлюдном лесу. При подходе к железно-дорожной станции нарвались на патруль – при обстреле ещё один беглец был убит. Бернадский тогда был ранен. Пуля застряла в паху. Извлекли её в тюремной санчасти.
Однажды его поместили к уголовным уркам. Но он, войдя в камеру, проявил смекалку – начал читать с пафосом стихотворение «Босяки» воровской романтики, – которое накануне сочинил. Произвёл благоприятное впечатление. Позднее Бернадский у себя в редакции газеты «Вечерняя Алма-Ата» с гордостью говорил: – Меня на каторге произвели в «почётного вора в законе» только без права голоса. Но о ворах, если серьёзно, отзывался очень некорректно: – это не люди, а звери, они беспощадно жестоки, не достойны уважения.
Однажды был свидетелем лагерного бунта, когда зеки убивали друг друга, тогда и ему «самому» пришлось «уложить» человека, но как он говорил: «это было ничтожнейшее существо».
Освободился Василий Анисимович в начале 60-х годов из Карлага. В Алма-Ате ему нельзя было проживать, поэтому поселился у знакомых в посёлке Фабричный. Вскоре ему «из тех мест» доставили мешок с его рукописями. Но многие стихи в заточении ему приходилось заучивать, не записывая. В Карлаге в последнее время он выступал на подмостках тюремной сцены. Сохранилась фотография.