Богатырев желчно усмехается:
— Правда? А что ж ты, такая любящая и заботливая, до сих пор не попросила познакомить тебя с дочерью? Хочешь, я отвечу? Потому что тебе на нас плевать. Ты просто хочешь комфорта. Там получишь его в полной мере, которую заслуживаешь.
— Ты такой же, как твой отец! — вдруг выплевывает она, забыв о слезах.
— А ты хоть знаешь, кто он? В моем свидетельстве о рождении графа «Отец» пустует. — Он делает шаг вперед и нависает над своей ощетинившейся матерью. — Тебя не было с нами, когда мы в тебе нуждались. Меня вырастил детдом. Иру — приемные родители. Радуйся, что сейчас, когда ты в нас нуждаешься, мы не вышвыриваем тебя на улицу.
— К тебе все это вернется, Платон! Твоя дочь тоже от тебя когда-нибудь отвернется!
— Ты так ничего и не поняла. — Он отходит от нее и кивает своим людям садить мать в машину.
Она визжит, брыкается, но бесполезно. Богатырев непрошибаем. Стоит истуканом и наблюдает, как истеричную женщину запихивают в салон и вывозят со двора. Увозят от него навсегда.
Не представляю, какая буря беснуется у него внутри, но он еще долго смотрит на закрывшиеся ворота. Молча и не двигаясь. Наверное, прощаясь с трудным этапом своей жизни, мирясь с рассветом нового. Мы с ним оба что-то перечеркнули. И оба все начинаем сначала. И либо я буду пилить его тем, какой он плохой сын, и мы будем тащить эту ношу в наше будущее, либо приму его таким, какой он есть, и с уважением отнесусь к его решению. Ведь Богатырев не дурак. Он знает, что делает. Если считает, что так будет лучше, значит, на это есть причины.
Когда он возвращается в комнату, я просто подхожу к нему, подтягиваюсь на носках и целую.
— Спасибо, — шепчу в губы.
— За что? — хмурится он.
Я улыбаюсь и, обвив его шею руками, отвечаю:
— За то, что ты есть.
Его выражение лица меняется. Он шел сюда с уверенностью, что встретится с моим осуждением. На секунду даже теряется. Но потом сама судьба дает нам шанс оставить эту тему в прошлом. Я не хочу говорить о своей сестре Стелле, он — о своей матери. И наша дочь буквально становится знаком, что пора прекратить думать о них и страдать. Она вбегает в комнату со счастливым визгом:
— Мама, папин дом такой большой!
Богатырев ловит ее на руки и прижимает к себе. А она радостно смеется, оказавшись в его крепких объятиях.
— Это не мой дом, — отвечает он. — Но мой не меньше. Скоро мы поедем туда.
— А на море? — спрашивает Саша, и я одергиваю ее:
— Зайка, нельзя напрашиваться.
Богатырев стреляет в меня осуждающим взглядом. Он не видит ничего дурного в просьбе дочери, и мне хватает его немого жеста, чтобы понять — я слишком строга. Даже в какой-то мере токсична.