Я словно в тумане выхожу на улицу — под накрапывающий дождь. Стою посреди тротуара, вызывая недоумение у спешащих скрыться в домах прохожих. Какой-то старик что-то у меня спрашивает, но я его не слышу. Его голос не более, чем шум, причем перебиваемый шелестом листвы и гулом тонущего в быстро надвигающихся сумерках города.
Мокрая рубашка уже прилипает к телу, когда я сажусь в машину Мадлен и рыскаю в бардачке. Нахожу сигареты и зажигалку и закуриваю. Закашливаюсь от первой же затяжки, но вдыхаю никотин снова и снова. Голова начинает кружиться, по мышцам льется пьянящая слабость.
Какой же ты друг, аноним, если с треском разодрал мой мир на куски?! Порой правда настолько сурова, что лучше жить в неведении. Теперь я убеждена: Ярославу не нужно знать о тайнах моей связи с Богатыревым. Это его разобьет. Нанесет рану, которую ничем не залечишь.
Докуривая сигарету, замечаю в ящике початую бутылку хорошего виски. Мадлен умеет развлекаться. Даже открытая упаковка презервативов попадается и вибратор.
— Ну ты и безобразница, — усмехаюсь, откупоривая бутылку и вдыхая пары терпкого алкоголя.
Выдохнув, делаю глоток. Еще один. Еще и еще. Проглатываю горячие комочки бьющего в голову напитка, почти не морщась. Откидываюсь на спинку сиденья, поворачиваю ключ в замке зажигания и включаю «дворники». Дождь уже льет как из ведра, ручьем стекая по ветровому стеклу. Смахивая воду, наблюдаю за опустевшим двором. Ночь захватила его внезапно, накрыла своим непроницаемым холодным куполом, разогнав всех по домам. Только неоновые вывески, размазывающиеся за стеной дождя, напоминают, что вокруг бурлит жизнь. В то время, как во мне закипает ярость. И тут я понимаю, что мне даже пойти некуда. Ярослав не должен видеть меня такой. На Мадлен пора перестать вешать свои проблемы. А больше я никого к себе не подпускала за последние семь лет. От всего мира оградилась колючей проволокой под высоким напряжением. Чтобы больше не быть растоптанной, униженной, обманутой, опозоренной.
Я смирюсь с тем, что мама меня предала. Она всегда была суровой, жесткой, где-то резкой и безжалостной. Но папа! Как он мог?! Неужели ни разу не возникало желания поведать мне правду о моем рождении? Разве я стала бы любить его меньше? Наоборот, мое уважение к нему выросло бы в геометрической прогрессии. Он не бросил жену после страшного диагноза, не променял ее на другую — на женщину, способную родить ему родного ребенка. Он растил меня — жалкое порождение какой-то слабачки!
Утерев скатившуюся по щеке слезу, завожу машину и выруливаю со двора. Впервые в жизни пьяная за рулем. Хотя встретить в такую погоду гаишника — нечто фантастическое. Впрочем, пусть меня поймают, арестуют, отберут права. Пусть Богатырев использует это и отнимет у меня дочь. Мама же этого добивается! Не удивлюсь, если она, воспылав нежными чувствами к Богатыреву, сама выложила ему тайну всей жизни, а тот воспользовался этим. Не зря же он угрожал мне сегодня, советуя не вынуждать его идти на крайние меры. Ох, если бы я только знала, ЧТО он подразумевает!