«А она не так глупа», — удивленно подумала баронесса.
— Давай мы подумаем об этом позже, детка. Главное — расплатиться с Джеком Громом сейчас. Итак, твои драгоценности плюс мои две тысячи дадут нам нужную сумму… Но постой! Мне же надо написать в мой лондонский дом, чтобы через три дня деньги были у нас. Я сейчас же этим займусь.
— О Гвен, смогу ли я отплатить вам когда-нибудь за вашу доброту?
— Я делаю это совершенно бескорыстно, — с улыбкой заверила ее баронесса, подумав не без злорадства про себя, что скаредному маркизу придется на этот раз раскошелиться.
Она быстро настрочила записку, в которой излагала все, что узнала от Евы, а также обрисовала место, куда дочь Корби должна отнести драгоценности и деньги, и запечатала ее. Затем повернулась к ждущей Еве.
— Дорогая, у меня к тебе будет небольшая просьба. Ты не могла бы отправить это в ваш особняк, вложив его в конверт, надписанный твоей рукой?
— Зачем? — недоумевающе спросила девушка.
— Не спрашивай, просто верь мне. Ты все узнаешь в свое время. В конверт вложи записку с приказом доставить мое письмо по назначению.
— Хорошо. — Ева взяла записку и хотела выйти, но баронесса остановила ее:
— Положи за корсаж, детка! Никто не должен видеть это письмо.
Ева послушно спрятала записку на груди и вышла. Когда она открыла дверь из покоев баронессы, Гвен увидела Генри Лайса, с невозмутимым видом вышагивавшего по коридору. Она поджала губы и, послав ему самый презрительный из всего своего богатого арсенала взглядов, захлопнула дверь.
…Оставшись одна, Гвен долго ходила по комнатам, не обращая внимания на трусящего за ней повизгивающего Пум-Пуфа. Виски снова заломило, она массировала их пальцами, погруженная в мрачные раздумья.
Итак, задание Аллейна она, можно сказать, блестяще выполнила. Через три дня Ева будет у маркиза в руках, в его способности действовать бесшумно, но стремительно, как нападающая в ночи летучая мышь, она убеждалась не раз.
Но чувства радости или хотя бы удовлетворенности не было в помине. Наоборот, как это постоянно случалось с нею, ее начали терзать угрызения совести. Предстало перед мысленным взором бледное несчастное лицо Евы. На что она обрекла эту девушку своим предательством? Что сделает с нею этот изверг Аллейн? О, Гвен знала его натуру, не раз он обнажал перед нею без стеснения, ибо считал ее полностью в своей власти, самые темные, отвратительные стороны того, что у других людей звалось бы душою. Но маркиз был бездушен и безмерно жесток.
Снова Гвен мучилась осознанием того, во что превратилась. А ведь и она была когда-то юной, доверчивой, невинной! И в ней жила гордость, чувство самоуважения!