Сколько он просидел на одном месте — десять минут, час, три часа? Гжегош не представлял. Сначала вдали, в той стороне, откуда он пришёл, раздались шаги. Они приближались — кто-то шёл шаркая, спотыкаясь, тяжело дыша. Потом стена осветилась и из-за поворота появилась скособоченная фигура с фонарём в руке. Гжегош сразу узнал пришельца — тот самый штатский, что увязался за Далией и его спутниками, а потом был захвачен русскими и вот, сумевший каком-то образом уцелеть, когда остальные сего спутники погибли.
Или не погибли? Ладно, это можно будет прояснить потом — а сейчас Гжегош распластался по стене, сжимая в руке пистолет. Незнакомца надо подпустить поближе и скрутить так, чтобы он при этом не выпустил из рук драгоценный фонарь. Конечно, потом можно будет зажечь его снова — но затевать драку в кромешной темноте представлялось поляку не самой лучшей идеей. И потом, штатский не казался ему врагом — а раз так, то стоит, пожалуй, обойтись без рукопашной.
* * *
Гжегош не раз мысленно поблагодарил русских, не поленившимся оставлять знаки на стенах. Где мелом, а где и выцарапывая на кирпичах стрелки и крестики, они обозначали нужные повороты и проходы, и следуя им поляк со своим спутником довольно быстро добрались дотоннелей, выводящих уже в соляные подвалы.
Но Гжегош не торопился выбираться наверх, на свежий воздух. Да, завал надёжно отрезал его от загадочного склепа, но судьба сама послала ему источник информации. Тем более, что «найдёныш» успел немного прийти в себя, назвал себя — Марсель Опиньяк, математик и архитектор, один тех, кто сопровождает Императора в русском походе. Эта информация повергла Гжегоша в глубокую задумчивость. Отдельные фрагменты мозаики, вроде бы, становились на свои места — например, стало понятным, почему учёного сопровождал в подземной вылазке не кто-нибудь, а один из доверенных телохранителей Бонапарта. А с другой стороны, вопросов прибавилось, и ответы на них приходилось вытаскивать из Опиньяка чуть ли не клещами. Потому поляк не спешил покидать подземелье — учёный, поняв, что встретился не с очередным русским, а с офицером Великой Армии, оклемался, пришёл в себя, и сделал даже попытку отдавать распоряжения своему спасителю. Кажется, единственное, что мешало ему окончательно обрести уверенность в себе — это потерянные во время бегства очки, без которых учёный, по его собственному признанию, слеп, как крот.
В таком состоянии, при свете единственной, догоревшей до фитиля свечи было бессмысленно расспрашивать Опиньяка о содержании инкунабулы, которую он вытащил из каменного мешка. Но Гжегошу и без того хватило единственного взгляда на картинку с креслом, чтобы понять, какая ценность попала к нему в руки.