Слышали сестры раньше еще от мужа Мани о происшествиях в стране, и в их поселке были такие, что исчезли, и никто не знал, куда народ девается. Аня вспомнила снова слова Шуры о замужестве, ощущая какую-то угрозу с ее стороны, и подумала, что от невестки можно всего ожидать, и никто здесь не защитит в случае чего. Кто она такая, чья она, вообще, откуда явилась, зачем… Девушка снова закручинилась, перестала улыбаться, часто потихоньку плакала, похудела, плохо спала. И работа на огороде до упаду не успокаивала. И поделиться не с кем…
Как-то встретившись с Малайей на границе огородов, она спросила ее, почему те живут здесь, в этом захолустном месте в такой крохотной избе втроем. То, что услышала от нее, еще больше поразило. Оказывается, что в поселке живет еще несколько чеченских семей, не только здесь, но и по всему району. Всех выслали с Кавказа перед войной, никого не пожалели: ни стариков (каким был их отец), ни женщин, ни детей. Были брошены все усадьбы, нажитое добро, что успели взять с собой в узлах, то и осталось. А здесь уже кто построил себе лачужки, кто купил у кого-то из сельчан какую-никакую крышу, кто сумел завести что-то из живности, а если были при хибарах огороды, то обрабатывали их, тем и жили.
Никто особо не распространялся, за какую провинность это сделано, но Аня видела однажды злобные глаза отца Малайи. А Марьяна была остра на язык, ни с кем не дружила, не общалась, дерзила всем, кто обращался к ней, показывая свое презрение к русским. Необъяснимо, но факт: Аня находила общий язык и с той, и с другой, а до их отца ей как-то дела не было.
Теперь девушка хоть как-то могла себе представить отношения между чеченцами и русскими, но в подробности не вдавалась. Просто в воздухе витала ненависть, возможно, по отношению к ни в чем не повинным людям – и те, и другие скрывали свои истинные чувства. Но до ссор не доходило, не слышно никаких распрей. Видно, сосланных строго предупредили о последствиях негативных отношений с местным населением. Женщины работали в колхозе наравне со всеми. Мужчины тоже устраивались, кто в мастерские, где механиком работал Федор, кто в сторожа на фермы, кто куда. Конечно, трудно приходилось всем: на трудодни особо не разживешься. Сдержанность в отношениях сказывалась во всем, но особо никого не выделяли, работу предоставляли желающим. Те, кто обзавелся скотом, получали пайки для покосов, главным средством перевоза сена и соломы были самодельные телеги, в которые запрягали ишачков. Все было так же, как и всех жителей.
Аня была поражена еще и потому, что представила себя на месте ссыльных. Она ведь тоже была чужой здесь, приглядывалась, приживалась, не зная, как и чем закончится ее пребывание в роли дочки поселенца. И известие от Мани предстало для нее в новом свете. Она почувствовала действительную угрозу для жизни. А последняя беседа с Шурой показала, что та способна на многое, если не на все. Недаром же она была так жестока по отношению к девушке, не зная о ней ничего, а придумать ей ничего не стоило. И донести о ней она могла дважды два куда-то в район, а там особо разбираться не будут. Так примерно рассуждала про себя Аня, поговорив с Малайей. Кроме того, что она узнала о семье девушек, она спросила у нее о Шуре: