– Постой, ты о чем говоришь? Что значит – трое? – пряча бегающие глаза, вздернулся он.
– А то ты не знаешь! Вы, троица ишаков, снюхались, ничего не видите… Ладно, те двое твоих дружбанов не думают менять своих жен на нее, а ты-то куда смотришь? Стыдоба…
– Да говори уже толком, что ты намеками все…
– Я и говорю толком: кто твои дружбаны? Подумай сам… Или вы все мозги свои пропили уже?
Федор уставился на нее недоуменно: никогда Настя не позволяла себе так грубо разговаривать с ним. А та, сгоняя на нем всю злость из-за «своего» Ивана, смотрела с презрением.
– Букарь, Хмелевский… Ты их имела в виду? Дак… когда же они успевали-то: я ж все время с ней…
– Эх ты! Все вы, кобели, одинаковые. Жену свою свези в больницу, не дай бог осложнение будет… Детей на кого оставишь – на Маришу? Нужны они ей? Думай головой: ты так добивался Ани, добился, и все – прошла любовь? Чем она тебе не угодила? Сама, как каторжная, и с детьми, и с хозяйством… А ты… Да что с тобой говорить: как тупой, глядишь, точно мозги пропил – ничего не понимаешь… И не трогай ты ее, детей пожалей, они же твои, родные. Скажи спасибо, что она до сих пор жалобу не подала в милицию.
– Пусть попробует только – убью!– зверем дернулся брат.
– Понятно все с тобой… Смотри, Федька, допрыгаешься – все потеряешь. Еще раз говорю: не трогай ее, она не виновата, что тебе еще кого-то надо,– поднялась Настя со стула, дотронулась до головы брата и грустно так сказала:– Я думала, что хоть у вас все хорошо, не то, что у меня…
– А что у тебя?– вскинулся он.
– Ты когда был у нас дома? Ничего не знаешь… Мать навестил бы, может, болеет, ты же ничего не видишь, кроме этой…– повернулась к выходу сестра.
– Подожди, расскажи толком. Чем помочь надо?
– Тут ты ничем не поможешь… Вы все одинаковые, что с тебя взять… Семье своей помоги, а то Анна на щуку стала похожа: худая, одни кожа да кости, дети бледные, тоже худые. Но они-то растут, а из нее, как жизнь вытекла…
Настя хлопнула дверью, ушла, а Федор долго сидел один, размышляя, злясь на дружков, на Маришу, которая, оказывается была по очереди с ними тремя – поди, сравнивала, кто лучше…. Но с нее что взять, а друзья-то вон как себя повели, точно жеребцы… с цепи сорвались… В свете разговора с сестрой перед Федором вся ситуация встала по-новому. Так паршиво он себя еще никогда не чувствовал. Теперь он понял, что не случайно Мариша приходила к Анне: добивалась, чтобы та ушла из дома, оставив все ему и ей, Маришке. Дружки-то не хотели бросать свои семьи, жили да жили: вовремя уходили с работы, помогали дома справляться с хозяйством, сами рассказывали, что у них в усадьбах выросло из живности, строили планы… Получается, он один ничего не видел и не хотел видеть: как глаза ему замылила эта паскудница… Ведь знал же, что она такая, давно говорили о ней, но все равно попался на удочку, крутила им, как хотела и над женой его издевалась… А он – не мужиком оказался, а рохлей, слюнтяем, позволил людям над собой смеяться. А как начальство посмотрит на него теперь: все ведь живут в одном колхозе, не укроешься от слухов?