Смотри внимательно.
Сцена из окна придорожной закусочной: большая птица срывается с ветки и налету хватает когтями маленькую птицу. Та из последних сил пытается спасти свою жизнь и вырваться из объятий смерти; но большая птица своим огромным клювом в несколько ударов сносит маленькой голову. И они обе летят вниз, оставляя за собой воздушный след из маленьких и больших перьев, окрашенных кровью. Насладившись трапезой, большая птица улетает, оставляя за собой лишь комок раздробленных костей.
А я – делаю глоток кофе и разворачиваюсь к Машеньке, вернувшейся к моему столику со стаканом молочного коктейля в руке и трубочкой во рту.
– Ты выглядишь грустным. Задумался над чем-то?
Я поворачиваю голову в сторону окна и тут же отворачиваюсь, глядя теперь в кофейное пятно на столе.
– Да так – ничего особенного.
Жестокость природы – никогда не удивляла и не поражала меня.
А о моём собственном образе жизни – моей жестокости к самому себе – можно было уверенно сказать одно: прожигать свою личную бесконечность – это моё любимое занятие. Я ненавидел свободное время – оно для меня как проклятие. Но другого – для меня просто не существует.
Однажды, я решил отправиться в Калифорнию – это был четвёртый или пятый раз в моей жизни. Ничего особенного не произошло – впрочем, как всегда. Только дуракам приходит в голову теперь говорить о приключениях, которые на самом деле – простая рутина, о которой и нечего говорить. В тот раз я прибыл в золотой штат в конце шестидесятых годов двадцатого века – мало кто помнит, какие это были времена – разве что, из учебников истории. Больше всего из этой поездки мне запомнился разговор с одним типом, отрастившим себе волосы до колен. И этот сумасшедший с первых своих слов показался мне чуть ли не самым разумным человеком на всём западном побережье. Я просто выпивал в баре, а он сидел рядом со мной в разноцветной рубашке. И тут ни с того ни с сего заговорил, обращаясь не ко мне, но будто к барной стойке, вентилятору над головой и всему Сан-Франциско в частности:
– Алкоголь – отличный антидепрессант; до поры, до времени, пока не станет сильнейшим депрессантом.
Хоть в этих слова и не было ничего для меня нового и уж тем более особенного, но они всё равно надолго засели где-то глубоко в остатках моих чувств и я решил поставить ему пиво. Между нами завязался разговор. По мере разговора, я поделился с этим незнакомцем, чьего имени я так и не узнал, самыми тяжёлыми вопросами, уже давно терзавшими мою старую гнилую душу. Тогда, он сказал: