"Ну, ничего. Дворняги бывают кусачими. Особенно если они бешеные. А вам, ублюдки, удалось меня взбесить!"
В номере его ждали. На кровати сидела монашка в рясе послушницы женского монастыря. Корсу не глядя на нее, швырнул на кресло свой сюртук и прошел в ванную, бросив на ходу — "Раздевайся". Прошлой весной ему удалось нанести весьма занимательный визит. Он, будучи в приподнятом настроении после свершения очередной удачной сделки, возвращался домой, и волею судеб оказался рядом с детским приютом, в котором когда-то вырос. Испуганные ночным визитом монашки поведали, что старшая сестра Агнесс более тут не бывает, а занимает должность игуменьи в женском монастыре.
Агнесс была посещена прямо в келье, где изволила опочивать. Старуха сильно сдала за последние годы, но блядская натура и сверхъестественная тяга к жизни остались при ней. В обмен на гарантии, что его визиты будут происходить, как можно реже, она согласилась с условием ежевечернего посещения его номера одной из послушниц или учениц приюта. С тех пор не прошло и вечера, чтобы по возвращении домой его не встречала в номере особа в монашеской рясе.
Вдоволь настоявшись под душем, все еще злящийся на весь это долбаный мир, Корсу выбрался в спальню. Монашка так и сидела на кровати, чем еще сильнее его разозлила. Лица ее было не видно из-за глубокого капюшона, но он мог поспорить, что та сейчас насмехается над ним. Так же, как и те ублюдки на заседании.
— Я сказал раздеться до моего прихода! Ты глухая или тупая? — Корсу прошагал к буфету, выхватил из стойки бутылку любимого коньяка и щедро плеснул в стакан.
Осушив его залпом, он направился к монашке, на ходу выдергивая ремень из штанов:
— Вздумала игнорировать мои слова, сука?
— Велет, я сделала все, как ты просил! — монашка неспешно стащила с головы капюшон.
На него в упор смотрел один глаз. Второго не было — половину лица, где он должен был находиться, занимал ужасный шрам от ожога.
— Я высыпала яд в пойло.
В горле мгновенно перехватило дыхание, из глаз сплошным потоком брызнули слезы. Ноги Корсу подкосились, словно из них разом вынули все кости, и он рухнул навзничь. Внутри живота с неистовой силой разгорался пожар, словно прожигая внутренности и силясь вырваться наружу. Корсу перевернулся на живот и попытался закричать, но из горла вместо крика вылетел только темно-кровавый сгусток. Дикая боль стала застилать собой все другие чувства, тело снова нелепо перевернулось на спину и стало биться в судорогах. Мышцы сокращались в хаотичном порядке и Корсу скорее услышал, чем почувствовал, как с треском выворачиваются его суставы. Целая вечность, наполненная конвульсиями, звуком рвущихся собственных сухожилий и нестерпимо-адской болью.