Я чертовски возбудилась, а он стал спичкой распалившей это инферно. Я застонала, когда он ввёл длинный палец в меня; его собственный стон заглушил наш поцелуй. Затем Лукьян вытащил палец и с усилием снова толкнул внутрь. Я чувствовала, как внутри меня разрастался шторм, бесконтрольный и незнакомый, ни разу в жизни не испытанный. Тело было напряжённо и горело от страсти изведать этого мужчину. Я даже не понимала, как он мог удерживать меня, раз обе руки были заняты. Но мне было всё равно.
— Проклятье, ты влажная, — прорычал он, отодвигаясь от меня. — Ты уже так чертовски близка к оргазму, да, ведьмочка?
— Лукьян, — пробормотала я, не уверенная в том, что сейчас происходило. Это связь такая примитивная. Я не просто увлажнилась для Лукьяна, а вся текла. Соски затвердели от жажды его прикосновений. Я не знала, почему он остановился, но потом поняла. Лукьян отпустил мои руки, поднёс пальцы, пропитанные соком моего возбуждения, ко рту и облизал их, смотря мне прямо в глаза.
— Мне нужно тебя трахнуть, — прошептал он хриплым голосом, от которого по телу прошла дрожь.
— Я… Не могу, — ответила я, поспорив сама с собой в голове. — Не могу до Вознесения.
— Я не намерен плодить ведьм, — сказал он таким тоном, что зазвенели тревожные колокольчики.
— Я не могу заниматься сексом, — прошептала я, проходя через комнату, хотя безумно хотела раздеться догола и позволить Лукьяну делать всё, что пожелает. Но не могу. Слишком многое поставлено на карту, и одного промаха хватило бы для предков, чтобы лишить меня возможности принять силы. Я прислонилась к хрупкой стойке и боролась с желанием обернуться и предложить ему то, что он хотел. Тело трясло от сдерживаемой страсти. Я слышала и чувствовала Лукьяна, стоящего позади и ожидающего моего решения. Я не хотела рисковать силами, будучи слабее сверстниц, когда проклятье снимется во время церемонии Вознесения; уже и без того рисковала оказаться слабачкой, если теории старейшин верны.
Он — желанное отвлечение от всего происходящего.
Я обернулась, но Лукьяна уже не было. Я вышла из кухни, осматривая пустую комнату и моргнула. Дверь была открыта, и Лукьяна не было. На глаза навернулись слёзы злости, которые я утёрла. Закрыв дверь, я вернулась на кухню, решив вылить виски и выпить вина.
Я пошла в ванную, поставила вино на столик у раковины и потянулась, чтобы включить воду. Затем разделась и забралась в ванную, позволяя воде смыть весь стресс сегодняшнего дня, наконец, расслабляясь. Я не собиралась плакать; это всё равно ничего не изменит, и, вероятно, я развалюсь в самом прямом смысле слова. Лукьян прав — одна трещина в плотине и всё вскроется.