Забрав кружку с остатками зелья, монах-отравитель накинул капюшон и вышел за дверь. Де Монтре остался один. Как ни странно, он не испытывал ни страха, ни паники, видимо, сказывалась привычка: он уже не первый раз умирал за последние три дня. Даже ненависти к убийце у него не возникло, только недоумение: за что? Он всего лишь честно выполнял свой долг, как и подобает мужчине. Вместо ненависти почему-то вернулось то щемящее чувство, которое он испытал при видении памятника собаке и ребенку. Он вспомнил и слово, услышанное тогда. Теперь ему стало понятно, к чему оно относилось.
Яд парализовал его, легкие слушались все хуже, становились все тяжелее, и он понял, каким будет конец. Медленно задыхаться было крайне неприятно. К пульсу в ушах добавился звон, он становился громче и громче, пока не заглушил все другие звуки, свет померк, и де Монтре почувствовал, что соскальзывает, проваливается куда-то вниз, все быстрее, быстрее…
Полет ему понравился. Он понимал, что не разобьется, поскольку по-прежнему лежит неподвижно на своей кровати, но, с другой стороны, он продолжал падать спиной в неведомую бездну, и в этом падении было новое чувство, давно забытое им, – радость. Он вдруг отчетливо осознал, что все кончено, и это осознание принесло облегчение. Боль, удушье, страх, груз ответственности перед Орденом, перед префектом, перед Папой, чувство несправедливости, неблагодарности, даже вины – все осталось в грязно-серых клочьях тумана, которые он пробил насквозь в своем падении и теперь видел стремительно удаляющимися куда-то вверх. Он падал в пустоту, уже даже не падал, а парил в ней, лежа на спине, широко раскинув свободные, целые и невредимые руки и ноги, и воспоминания о том, кто он и где он, медленно растворялись вместе с этими серыми клочьями в необозримом темно-голубом небе. И вновь, как и в прошлый раз, над ним закружил в этом небе беркут. И вновь по поверхности воронки заскользили фигуры и лица, монахи, настоятель, собака, дети, какие-то другие люди… Он сначала еще узнавал их, потом перестал, потом сам закружился с ними в этом хороводе, радуясь тому, что они рядом с ним, но уже не помня, кто они, кто он, но зная наверняка, что это хорошо и правильно. Последней его мыслью перед тем, как раствориться, окончательно слиться с этим кружением, была: «А где же ангелы?»
Эпилог
Ангелы так и не появились. Да он и не узнал бы их, даже если увидел. У него больше не было ни воспоминаний, ни образов, как и его самого уже не было. Прошли минуты или века, течение времени никак не ощущалось. Ему было хорошо и спокойно. Он отдыхал.