— Не утруждай себя, Мараний, — улыбка императора была холодной. — Мы хотели знать, сообщат ли нам здесь что-то, чего мы не знаем. Ну что ж… Дарафалл! — окрик был таким громким, что Тамриз вздрогнула. — Подойди!
Только сейчас все заметили, что в зале находится еще один человек. Никто не слышал, как он вошел, и никто не видел его, пока император не велел ему приблизиться.
С первого взгляда любой сказал бы, что человек этот не житель Камарганда и даже не уроженец империи. Кожа его была белой, молочно-белой, как у варваров Запада. Тамриз не сказала бы точно, сколько ему лет. На лице его не было ни морщинки, но между тем волосы его были абсолютно седыми.
Баррад Дарафалл — так звали подошедшего — встречался Тамриз всего два-три раза за последнюю пару лет. Он иногда появлялся во дворце, говорил с отцом наедине, бродил по Камарганду. И затем исчезал в пустыне столь же поспешно, как и появился. Отец почему-то благоволил ему; этот человек даже — слыханное ли дело! — ходил по священным залам дворца в обуви.
Дочь величайшего человека на земле, Тамриз не боялась людей. Но Дарафалл тревожил ее. И ей самой трудно было объяснить, почему.
Потому ли, что долгие скитания по пустыне каким-то чудом не сделали его смуглым и загорелым? Кожа его по-прежнему оставалась бледной, будто бы солнечный свет бежал от него.
Потому ли, что Дарафалл шел через зал в плотном черном одеянии с капюшоном, и на лице его не было ни капли пота? Будто бы жара, от которой потели даже голые по пояс мужи, его не касалась.
Или потому, что один глаз Дарафалла был стеклянным? Это в самом деле создавало пугающий контраст — правый глаз смотрел из-под капюшона зорко и внимательно, левый же таращился из глазницы холодным, застывшим взором мертвеца.
Но что бы там ни было, когда Баррад Дарафалл прошел к подножию отцовского ложа, Тамриз инстинктивно сделала полшага назад.
Мужи войны умолкли в недоумении. Джохар раздраженно поджал губы.
— Силы моей жизни принадлежат императору, — тихо сказал человек в черном и поклонился.
— Скажи, Дарафалл, — Аббас спрашивал уже с очевидным раздражением, — мужи войны обещают нам захватить Орифию к концу жатвы. А между тем базарные девки толкуют, что Орифию не взять никаким флотом, и ни одному врагу не подобраться к ее гаваням. Ну, отвечай: кто прав — сын наш и лучшие мужи войны или базарные ишты?
Последнее слово на языке империи означало женщин порочного поведения.
Военачальники почуяли, как сгущается гнев властелина, и затравленно переглянулись.
Но человек в черном лишь улыбнулся.
— Базарные ишты говорят правду, о император. Собери вы даже тридцать больших судов и трижды по тридцать малых, ни один корабль и близко не подойдет к Орифии.