Я могу вспоминать прошедшие моменты снова и снова, а со временем картины страшного прошлого потихоньку меркнут в моей памяти. Но один стоп-кадр той печальной поры, как никакой другой, до сих пор остаётся очень ярким и чётким.
Маленький комочек моего счастья в зелёных тёплых шерстяных носочках, в тонком желтом боди с короткими рукавами и почему-то в шапочке (на самом деле это был чепчик, и, зачем его нужно одевать таким крохам, я узнала уже потом).
Олег мне всё же перезвонил… спустя какое-то время. Пытался настроить на позитивный лад, но у него это плохо получилось.
Вообще, очень сложно передать то едкое чувство, которое испытывает мать, видя что её новорожденный, такой крохотный ребёнок лежит абсолютно весь укутанный прозрачными трубками, с подключённым к голове катетером, потому что «там же вены лучше, мамочка!», и, кстати, подключённый ещё и к какому-то дополнительному аппарату, размером с большую печатную машинку с мигающими зелёными цифрами на тёмном фоне.
Когда из роддома нас с Машенькой перевели в обычную детскую больницу, страшное название отделения «патологии и недоношенных» внушало мне леденящий кровь ужас. Я была готова плакать круглосуточно. Потому что анализы каждую неделю приходили плохие. Потому что рентген каждый раз подтверждал наличие пневмонии, потому что Олег за полтора месяца моей жизни в этой детской тюрьме ни разу к нам не приехал. Потому что все необходимые вещи мне передавала его мама, хоть у нас с ней никогда и не получалось сблизиться. Потому что в такой тяжёлый и невозможно безвыходный момент жизни я не просто хотела, я нуждалась, как в воздухе, в спокойных разговорах, поддержке, словах: «Не волнуйся, всё будет хорошо, я с тобой», «Мы пройдём через любые трудности», «Если что, я всегда на связи», «Я тебя люблю», «Ты не одна». Но, по факту, я была одна. И одна проходила через всё это. Я не чувствовала себя любимой женщиной. Каждый вечер в голову закрадывалась непозволительная, я бы даже сказала, грешная мысль: «Почему именно я? Почему именно мой ребёнок? Почему не кто-то другой?». Признаться, я бы никому такого не пожелала, никогда. Ни при каких обстоятельствах. Потому что всё это неимоверно тяжело.
— Мама. Мааам!
Проснулась от того, что дочь слабо хлопает ладошками по моему лицу. Кажется, я задремала. Какое же счастье теперь слышать такое короткое, но требовательное слово. «Мама».
Взглянула на время. Пять вечера. Вот это я полежала с Машенькой! Ну, хоть выспалась. Почти.
Спустя несколько часов вышли с дочкой из подъезда. Для того, чтобы зайти в соседний.