— Зачем ты мне рассказал про то, что он изменяет? Он бы одумался, вернулся, я бы опять была счастлива… Разве не этого тебе достаточно?
— Зачем рассказал? — он зло усмехается и хватает меня руку, дёргает на себя. Я упираюсь, но он сам шагает навстречу и выдыхает в губы. — Затем, Алис, что ты богиня, а он обычный атеист, который никогда не понял бы, что за женщина рядом. Он и сейчас не понимает, просто у него отняли любимую игрушку, плевать, что с годами она стала неинтересна. Игрушку понимаешь, Алис? Не возлюбленную, а простую куклу, которую можно наряжать, хвастаться перед окружением, ломать, когда она хочет побыть человеком.
— Замолчи…
Он прав и его слова ранят. Подсознательно я все это сама знаю, но принимать отказываюсь. И ещё сильнее бесит, что мое подсознание говорит голосом Васи.
— Да нет, итак два года молчал… — он кладёт руку мне на талию, наклоняется к уху. — Знаешь, когда тебя впервые увидел, подумал, ну и змея. Второй раз ты стала лицемерной стервой. Третий- языкатой мегерой. Потом ещё масса раз было, когда мне хотелось придушить тебя и вырвать твой острый язык. Через год я сцеживал твой яд после каждой встречи и ощущал какое-то мазахисткое удовлетворение. Мне бы тогда понять, что на такое подсаживаются. Потом мне стало не хватать твоей язвительности, ведь ты привыкла ко мне, как к другу семьи и я взглянул на тебя по-другому. Пропал. Там где раньше ненавидел… Помнишь, когда ремонт в доме закончился, а обстановки ещё не было и каждый день туда привозили то мебель, то шторы, меня Миша попросил с тобой пожить там неделю, потому что сам уезжал в командировку, а тебя боялся одну оставлять. Помнишь? Так вот, тогда… Ты выходила по вечерам гулять по посёлку и меня звала с собой и говорила, говорила… Я заслушивался. Твои истории, рассуждения… Наверно, тогда я понял, что люблю тебя… Сам себя презирал за то, что достаточно одного твоего «Вася, пошли гулять», чтобы потерять голову. А я терял, забывал все, бросал свою работу и шёл. Чтобы снова слушать тебя.
На глаза навернулись слёзы. Я стискивала зубы, чтобы не разреветься навзрыд, потому что было больно. За него, этого поэта, было больно. Болело, потому что он молчал столько лет и два года как, потому что не могу ответить взаимностью, потому что дура, раз не замечала…
— Ты была так близко. В каждой встрече, в каждом разговоре. Я не мог тебя забыть, отдалиться. Не спал, представлял, что однажды все измениться и ты узнаешь как сильно я люблю. И вот изменилось, только ты ненавидишь. Ни меня одного… Всех.
— Прости меня, — судорожно выдыхаю и, не удерживаясь, всхлипываю. Упираюсь лбом ему в плечо и содрогаюсь от подкативших рыданий. — Прости меня, пожалуйста, Вась…