Марьям (Куантканов) - страница 10
– Да я не курил никогда, – ответил ему Махмуд
– Тогда сдохнешь, и никто тебя не вспомнит, – заключил тот и, протянув руку, представился: – Виктор Савин, поэт.
– Махмуд Такаев, крестьянин, – в свою очередь ответил чеченец, не упоминая о работе в милиции.
Сдохнуть чеченец не боялся, а вот не увидеть более своих родных не входило в планы упрямого кавказца. Он решил обменивать это сало на махорку и научился много курить, чтобы заглушить чувство голода. Впоследствии, уже на свободе, он долго страдал болезнями легких, сгубив их в лагерях, выкашливал их кусками, от этого и умер.
– А еще попробуй сильно затягивать ремень на животе. Тоже помогает, – заговорщически шептал Савин.
Этот заключенный оказался поэтом и театральным драматургом. Горячий и активный, он постоянно писал что-то на клочках бумаги, манерно бубнил под нос стихи и говорил, что это помогает ему выживать и забываться на время. Творческий до мозга костей, Виктор Савин вечно искал в ком-нибудь поддержку своим поэтическим порывам. Суровый, сдержанный, а главное, молчаливый Махмуд как раз подходил на роль слушателя. Не все слова ему были понятны, но общий смысл вызывал в нем неподдельный интерес. Он пристально вглядывался в глаза этого энергичного парня, интересно описывающего свое прошлое. Ему было забавно наблюдать за непривычными для горца эмоциями и живой артикуляцией поэта.
Пусть чужбина и богата,
Все же дома лучше.
С каждым днем все неоглядней
Мать – землею тянет.
Пусть другая и нарядней,
Но родной не станет.
Вот я, наконец, и дома.
Счастлив и свободен.
– Знаешь, Махмуд, ведь я не русский, а коми, – почему-то тихо, как-то раз доверился он своему постоянному слушателю. – Я организовал первый в Коми театр на родном языке, ставил пьесы, я прославлял Советскую власть, а меня назвали национал-шовинистом. Обидно… Я хотел, чтобы мой народ мог читать лучших авторов русской и европейской литературы на языке коми. Вот скажи, ты бы хотел приобщиться к лучшим достижениям мировой культуры на своем языке?
Чеченец кивнул.
– Что тут плохого, правда ведь? – произнес Виктор и отвернулся. – Да, я сорвался… начал пить… – с горечью сказал он. – Ведь я коммунист, и мне нельзя… Но я так боялся… – он тяжело вздохнул, низко опустив голову.
Махмуду было в диковинку видеть мужчину в таком унылом состоянии, и он лишь ободряюще похлопал того по плечу.
Рассказ Савина не был удивительным – атмосфера того времени была тревожной, если не гнетущей. Многие знакомые и коллеги Виктора уже находились в заключении, будучи ничуть не более виновными в каких-либо преступлениях, чем он. Савин напряженно ждал своей очереди, находясь в постоянном беспокойстве.