Я заметил: журналисты бегали из кабинета в кабинет, звенели телефоны, разговаривали люди, шелестели листы бумаги, падали, взлетали в воздухе, и сам Роф куда-то торопился, говорил быстро, стучал ногтями по столу, проводил рукой по своим волосам.
– Все торопятся, Тоби! То, что произошло позавчера, было потрясающим! – вскрикивал он, поднимаясь из-за стола, хлопая меня по плечу. – Ты покинул Нианга, и началось! – при этих словах он с улыбкой взглянул на меня. – Верно, Тоби, ты заложил бомбу. И теперь вся редакция спешит рассказать всё о её взрыве, и читатели оценят, как мы изучили ситуацию и подробно описали её, – он был чрезмерно рад и озабочен, весь в предвкушении грандиозных выпусков статей. – Представляю, как возвысится авторитет компании.
Он начал ходить по офису, а я презрительно молча только застыл на месте, тупо глядя на брошенные на стол листы с моей статьёй. Дэйв заговорил снова:
– Отличная работа. Что ж, Тоби, ты попал к нам в самый разгар занятости, увеличив её ход; учитывая, что я и так слишком загружаю тебя работой, мне тяжело говорить, – он приостановился на секунду, делая вид, что чувствует вину, затем продолжил, подходя ко мне, – но тебе придётся снова взяться за нелёгкое дело, больше никто не справится с ним!
Противно было принимать лесть, не понимая причины её проявления; я резко ответил:
– Что нужно делать? – и был готов ко всему.
– Провести и оформить ещё одно интервью. Встреча с мистером Кампаем назначена на завтра!
Я не поверил своим ушам. Завтра я встречусь с тем человеком, вторым гитаристом, который бил полицейских гитарой и который должен был быть за решёткой.
– Мне казалось, он в тюрьме.
– Уже нет; пылинка, названная ему залогом, стерта. И снова говорю: не волнуйся ни о чём, всё, что нужно, я предоставлю тебе, но только напиши статью. Ты справишься, сейчас это способен сделать только ты!
В его глазах я заметил оттенок презрительного подобострастия, в его улыбке виднелось желание толкнуть меня на рельсы под поезд, а также желание услышать отказ от вызова, предлагаемого им.
Всё это я разглядел через его маску, сплетённую союзом слабой гордости и жестокой реальности, отречением от правды. Тогда я решил показать ему, что ничего не боюсь и что готов на испытание. В тот момент я осознал, что попал сюда не просто так.
Я тоже был горд, но горд по-другому: уважая других людей (и одновременно чуть ли не презирая всех), я любил самого себя, свою утончённость, сильные стороны, обожал свои слабости и настолько же ненавидел их всех и самого себя. Тогда я отчётливо сознавал своё чувство к себе, но не имел мотивации изменить своё отношение к себе и к людям, на лицах которых постоянно видел маски, обличия, на телах – костюмы, за которыми скрывалась их и прекрасная, и ужасная суть. Я презирал людей за то, что они не хотели быть настоящими и не пытались быть лучше; и себя за то, что ненависть к ним крепко втёрлась в меня и что я не помогал им вместо такого отношения, выбирая, таким образом, лёгкий путь, казавшийся мне самому чересчур неправильным; но я снова ничего не мог поделать с собой, хотя имел на то силы, коих нет у большинства людей, но, видимо, мне недоставало желания, поэтому я решил начать с себя: быть открытым, честным, справедливым, что у меня обыкновенно получалось и делало меня сильнее. Но в то утро, после разговора с Аннет, стремление быть открытым кануло в пропасть, и тогда я понял, почему раздражение не заставило ждать своего прихода; тогда мне было и стыдно перед самим собой, ведь я закрылся от хорошей девушки, и досадно за себя, не способного следовать своим установленным принципам. Впоследствии я твёрдо решил исправить своё положение.