Отдельного упоминания стоит его поэзия; сложная, образная, стройная, она точно передавала чувство, но весьма размыто поясняло свой смысл. Только близкий к темам текстов песен человек мог бы сразу понять Номада правильно, и тогда я посчитал, что я оказался одним из таких людей. Я был поражён тем, что не сталкивался с его именем раньше; когда последняя секунда последней песни последнего альбома иссякла во времени, на меня нашла горькая тоска.
С грустью в глазах смотрел я на огни фейерверков. Вдали послышалась живая музыка, отплывая дальше, я стал замечать длинную деревянную пристань, освещённую светом фонарей и уходящую в тёмную даль океана, а также открытый участок, знакомые пляж и сад, блестевший в белом свете дом. Вечеринка начиналась, но я должен был ждать ещё около двух часов.
Моя голова заболела; я взглянул на чёрную поверхность воды: недавно она была прозрачной, а сейчас мерцающие звёзды отражались в ней. Ужасные мысли посещали мою голову, и, чтобы отвлечься, я смотрел на свет города и его оранжевое свечение в небе.
Город, как когда-то сооружённый корабль, плыл по реке времени; и капитаны, и защитники, и пассажиры вместе толкали его по водной глади. Слабые выпадали за борт, сильные делали вид, что решали, куда взять курс, а тем временем большая буря ожидала судно, чтобы обнять, затащить на глубины, тёмные, страшные, как сама смерть. Но люди многому научились, и теперь им не были страшны ни буря, ни ураган, ни водоворот, и они продолжали лететь в бескрайнем пространстве.
Я лёг на дно лодки и плыл, плыл… Вверху блестели звёзды, беспорядочно то исчезая с неба, то вновь виднеясь в его чёрной вышине. Я вглядывался в них, лицезрел их прошлое, которое мало чем отличалось от настоящего и будущего в рамках короткой человеческой жизни. Потом я переводил взор на черноту между ними, пытаясь разглядеть её, прочувствовать мрак. Вдруг стало холодно и страшно. Я вообразил размеры вселенной, и тогда берег унёсся вдаль, и я остался один в полной темноте. Я представлял себя частичкой бескрайнего, отчего стало очень жутко; настолько, что я ощутил остановку сердца, резко поднялся и вытер холодный пот со лба.
Бессмысленность жизни вместе с её движением влилась в мизерное ощущение крохотности и слабости, которое пугало меня, от которого я впал в дрожь.
Пугало так же, как пугали теории, слишком опасные для мыслящего человека, но, к счастью, тогда ещё не формировавшиеся внутри меня. Я взял вёсла и поспешил пристать к берегу. Когда я поднимал и опускал их, толкая лёгкую лодку, я глядел во мрак – даль океана, где царила безжизненная темнота в бескрайней, до ужаса пугающей чёрной пустоте.