– Двенадцать, – сказал он, и его спокойный голос хорошо пролетал сквозь потрясаемый громами звука воздух, – тебе нравится моя вечеринка?
Кампай стоял, облокотившись на белую балюстраду, кидая мёртвый взгляд вниз, на бесчисленную толпу гостей. Разноцветные лучи прожекторов мелькали на его строгом и задумчивом лице.
Мне захотелось спросить, зачем он организовал праздник.
– Но зачем ты организовал её?
– Ты забыл ответить на мой вопрос, – чуть улыбаясь, возразил Номад, – забавно любоваться этими людьми, – и он небрежно провёл рукой перед собой, – но если быть честным, у меня есть кое-что, что я хочу сыграть на каждой вечеринке.
– Сыграть?
– Да, я должен сыграть кое-что, сделать представление, но у меня, к сожалению, ничего пока не получается. Однако, мой друг, я чувствую: этой ночью всё свершится.
– Что именно?
– Я пока не стану рассказывать, иначе прескучно будет наблюдать. Каждый ждёт своего ответа, друг мой. Не желаешь шампанского?
– Нет, спасибо.
– Я надеюсь, ты был рад увидеть мой palace и всех celebrities, рискнувших посетить его этой ночью.
– Здесь красиво и просторно. Номад, я журналист, и…
– Знаю, уже знаю. Не беспокойся, ты получишь всё то, что тебе будет нужно; только попроси меня. Поверь, материал будет сногсшибательным. Но вот моё условие: я буду говорить тебе всё, что пожелаю; согласен?
– Конечно, – согласился я, пытаясь говорить громче, чтобы мои слова уловил слух Кампая, который, однако, казалось, слышал в тот момент только меня и внутреннюю свою тишину. Он сказал вдруг раздражённым, но сдержанным голосом:
– Мне жаль тех, кто слушает мою музыку. Надеюсь, среди всех этих людей не найдётся ни одного из таких.
Он приподнялся и дошёл до центральной части балкона.
– Посмотри на них! Я ненавижу их, Тоби! – щурясь, произносил он, пока я подходил к нему. – Физическое наслаждение – всё, что им нужно; они работают лишь ради возможности праздновать. Ими руководят самолюбие и скупость; глупцы, они нисколько не думают, не рассуждают, и это моя проблема, именно мой разум вот-вот лопнет, когда их головы пусты.
Неожиданно Кампай бросил вниз, на террасу, пустой бокал; он разбился, и маленькие острые осколки разлетелись по сторонам, попадая по людям, находившимся около фонтана. Некоторые из них взглянули наверх.
– Ведь ты мог…
– Я ничего не мог: мир не развалился бы, если кому-нибудь из них прилетел бы в голову осколок. Переживём, никто же не плачет, когда погибают тысячи. Я не могу выразить то, насколько сильно мне хочется уничтожить всех их, – сказал Кампай так холодно и строго, что мне стало не по себе, – пойдём внутрь. Я не выношу больше шум и этот душераздирающий танец смеха.