Хотя, конечно же, всегда и твердо знал.
7
С раннего детства он почему-то явственно ощущал, что все события, которые составляли стержень и смысл жизни окружавших его людей, определялись не столько их активностью и сверхусилиями, сколько созвучием и подчиненностью этих усилий логике Воли Высшего Разума, неизменно присутствующей в судьбе каждого человека.
Однажды он почувствовал это особенно остро: то было лето после третьего курса. Группу послали на учебно-производственную практику в маленький прибалтийский городок: до Рижского взморья – рукой подать. Отработав смену на заводе, они всей толпой катили на электричке в Юрмалу купаться и загорать. Ближе к вечеру он старался незаметно отделиться, садился в электричку и ехал в Ригу – просто побродить по необычному городу, побыть одному. Как-то раз, идя по узкой незнакомой улочке, он вдруг услышал чудесную музыку, показавшуюся нереальной, словно неземной, в надвигающихся вечерних полутенях. Он узнал звуки органа, доносившиеся откуда-то снизу. Всмотревшись, он увидел ступени, которые вели в какой-то подвал и спустился по ним, потом толкнул тяжелую дверь и очутился в сумеречном костеле.
В полумраке крохотного помещения смутно угадывались силуэты немногочисленных прихожан, играл орган. Не отдавая отчета своим действиям, не зная ни одного текста Писания, он стал молиться. Сын еврея и православной, он просил католического Бога о милости и снисхождении и, ему казалось, ощущал теплую ладонь Всевышнего у самой головы. Это ощущение близости Создателя потом осталось с ним на долгие годы, но в полной мере повторилось один раз.
Дочка закончила школу и поступала в институт. Все было зыбко, неуверенно, тревожно. Домашние были измотаны, измочалены тревожным ожиданием вердикта судьбы. Ситуация осложнялась еще и тем, что к последнему экзамену, отказавшись от репетитора, Геннадий готовил дочку сам, а значит, в случае неудачи было кого винить.
Рано утром в день экзамена поехали с дочкой к институтскому корпусу. Поднявшись на ступеньки перед входом, постояли немного молча, словно перед большим расставанием. Дочка вдруг сказала:
– Если поступлю, давай купим Мишку. Большого и плюшевого.
И исчезла за дверями.
Он спустился к скамеечкам, занятым такими же, как он, родителями с бледными от бессонницы и влажными от адреналина лицами. Потянулись часы ожидания.
Сколько он будет жить – не забудет, как вышла дочка. Не вышла – вырвалась, выпорхнула и – полетела, почти не касаясь ступенек. И, глядя на нее, все заулыбались, оживились, и было понятно без слов: поступила.