Он погрузился в эксперименты. Вечерами, когда сотрудники уходили домой, он спускался в подземелье вивария («шахту», как называли этот пыточный подвал с его легкой руки) и начинал творить. Десятки комбинаций ядовитых и экзотических растений, настоев, настоек и рецептур – все шло в дело, ничего не отвергалось «с кондачка». Жизнь шла по особому календарю: дни перевивания опухоли (по научному – инокулирования), дни введения препаратов, дни замеров опухолевых границ, дни математической обработки результатов сливались в единый поток необыкновенно насыщенного, предельно осмысленного отрезка жизни, имя которому – согласие с Высшей Мудростью, смирение перед Промыслом, подчинение Замыслу.
И что удивительно: в тех случаях, когда двух рук недоставало, всегда находились люди, которые без унизительных просьб оставались после работы и с удовольствием помогали, словно интуитивно ощущая удовлетворение от сопричастности этим, по выражению Б.Б., «авантюрам». (Будучи осведомленным о происходившем из первых рук, профессор не чинил препятствий: отчасти из уважения к Геннадию, но, в основном – из опыта: жизнь научила…).
10
Для перевивки обычно требовались два упитанных, но не ожиревших, самца. Животные входили в самую силу, когда весили граммов 20-22, но именно такие пользовались повышенным спросом и у всевозможных медицинских контор, скупавших их для своих целей. Как и положено в справном племенном хозяйстве, все мыши, сколько бы сотен их ни было, стояли на строгом учете как каждодневные потребители батоново-творожной и иной снеди, а, значит, брать их в эксперимент полагалось только с разрешения Зинаиды.
Распахнув дверь мышиного бокса и не увидев там хозяйку вивария, Геннадий задумчиво остановился на пороге, наблюдая за реакцией животных. Уловив движение воздуха от открывшейся двери, мыши высовывали, насколько позволяли прутья решеток, кончики мордашек и начинали часто-часто дышать, жадно впитывая новые запахи. Отгороженные от мира высокими бортиками клеток, они полагались только на свой нос: обоняние заменяло глаза и уши. Контингент посетителей бокса был невелик, и животные до мелочей знали запах каждого.
Больше всего они любили потные подмышки Ольгиного халата, пропитанные духом батонов, которые она разносила в большом тазу под рукой. Холодно-хрустящий белоснежный халат Зинаиды с едва уловимыми остатками крахмала неизменно заставлял напряженно замирать и затаиваться: он сулил неизвестность перемен. Были дни удушающе-резких запахов спиртовых растворов и разведений, которые приносили с собой сотрудники-экспериментаторы; учуяв их, животные тревожно метались по клеткам, предчувствуя муки и боль.