– Чем обязан? – повторил он, хотя и понимал, что повторенный вопрос звучит глупо.
Кто-то из полицейских насмешливо хмыкнул за его спиной.
– Скажите, как хорошо вы знаете Егора Мартыновича Бурляка?
Этого вопроса Феликс Янович не ожидал.
– Я? Не могу сказать, что слишком хорошо. Скорее, шапочно.
– Да? А, меж тем, еще вчера в участке вы утверждали, что он ваш близкий друг! – глаза Конева смотрели цепко и подозрительно.
– Я? Позвольте, я не говорил такого! – возразил Феликс Янович, уже понимая, что исправник пытается смутить его.
– Разве? – Конев нарочито изобразил удивление. – Тем не менее, вы прибежали его проведать и были очень взволнованы. С чего бы это?
Феликс Янович счел за лучшее промолчать.
– Давайте разберемся, – продолжил Конев, ничуть не смущаясь отсутствием ответа. – Кто же вы ему все-таки? Шапочный знакомый или близкий друг и… соучастник?
– Соучастник? – Колбовский почувствовал, что почва уходит у него из под ног.
– Мне известно про ваш вояж в дом Рукавишниковых, – уже без обиняков сказал Конев. – Вместе с обвиняемым вы вломились в дом убитой девицы и провели там не меньше получаса. Что вы там делали?
– Позвольте я сяду, – голова Феликса Янович кружилась, поскольку он пытался думать сразу о том, как ему не подставить под удар Петра Осиповича, дать внятные объяснения Коневу и – главное! – как после всего этого смотреть в глаза Аполлинарии Григорьевне. Если история с его незаконным проникновением в дом Рукавишниковых всплывет, то телеграфистка либо подаст заявление об увольнении, либо – добьется его увольнения. И, сказать по чести, Феликс Янович, не знал, что хуже. Ибо в первом случае его до конца жизни будет мучить совесть за то, что он лишил госпожу Сусалеву единственного смысла ее существования – службы на почте.
– Я рад бы не позволить, но это ваш кабинет, – недобро усмехнулся исправник.
Феликс Янович опустился на краешек стула и спиной ощутил, как подступили ближе праздно стоявшие до этого полицейские. Несомненно, Конев велел им это сделать, чтобы обвиняемый сразу почувствовал себя под конвоем.
– Не буду отрицать, что мы были в доме Рукавишниковых, – начал Феликс Янович.
– Это очень хорошо, – кивнул Конев. – Чем быстрее мы решим этот вопрос, тем скорее найдут замену на ваше место. Вы же не хотите, чтобы наши горожане остались без писем и журналов?
Колбовский предпочел не заметить глумления, хотя сердце отчаянно билось. Еще никогда в жизни Феликса Яновича не обвиняли в нарушении закона. И лишь глубокая уверенность в необходимости совершенных действий придала ему сил.