– А торжественная помолвка разве не достаточно веская причина?
– Наоборот! При всем уважении к Аглае Афанасьевне, я не верил к глубокие чувства Муравьева к ней. Вот госпожой Клейменовой он, действительно, был увлечен одно время. Или ее состоянием. А зачем ему понадобилось жениться на бедной старой деве со скромными по столичным меркам капиталами?
– И зачем же?
Колбовский снова вздохнул и чуть помедлил.
– На самом деле, это я ошибался. Насчет того, что у Аглаи Афанасьевны нет капиталов. У нее был огромный капитал – ее поэтический дар. Талант, выпестованный за долгие годы затворничества. Но мне, признаться, это пришло в голову далеко не сразу. За что теперь корю себя больше всего.
– Но почему она никогда не читала вам своих стихов? Она же знала, что вы оцените как никто!
– Думаю, она была слишком не уверена в себе. Ей же не довелось иметь ни учителя, ни публики. А разочаровать друзей мы опасаемся гораздо больше, чем незнакомых людей. Она хотела получить хоть какое-то подтверждение качеству своих стихов. Однако первый же редактор, которому по нелепой случайности попались ее вирши, их забраковал. Даже не читая! А дальше… на ее пути встал Муравьев. Он тогда подобно господину Вяземцеву служил секретарем в литературном журнале . Когда он прочитал стихи Аглаи Афанасьевны, то сразу понял, что это – настоящий клад… И он решил воспользоваться методом известного драматурга На-ва. Решил, что если его обобрали, то и он имеет право поступить также, – Феликс Янович горько усмехнулся. – Он же мне почти признался в этом! Во время нашей встречи. Так и сказал – «На-в указал мне новый путь»…
– Как же он улестил ее? – сокрушенно спросил Вяземцев.
– Видимо, убедил, что стихи можно опубликовать только от имени мужчины, уже зарекомендовавшего себя в литературных кругах. По своей наивности и неопытности Аглая Афанасьевна согласилась. К тому же, многие литераторы пишут под псевдонимом. Думаю, Рукавишникова так и восприняла это сначала… Кроме того, для литераторов часто важнее слава их творений, чем собственная. Поначалу ей было достаточно, что ее стихи публикуют, что они нравятся публике…
– Но рано или поздно она должна была понять, что ее обманывают? – воскликнул Кутилин.
– Да, конечно. Аглая Афанасьевна была наивна, но не глупа. И через пару лет она отчетливо увидела, что на литературном небосводе сияет не ее звезда, а звезда Алексея Васильевича. И начала требовать, чтобы ее имя было, наконец, обнародовано. Полагаю, Муравьев потратил массу сил, чтобы убедить ее отсрочить это решение. И даже выразил желание приехать и провести поэтический вечер в ее городе. А здесь он сделал все, чтобы – как он сам сказал – упрочить их союза. Он справедливо полагал, что как супруг получит над ней больше власти. У них был бы своего рода идеальный брак: Аглая Афанасьевна писала бы стихи, считая это даром своей любви. А он принимал бы их и одаривал ее в ответ своим вниманием. Поэзия связала бы их прочнее церковных клятв. Аглая Афанасьевна всю жизнь и так прожила в мечтах, не особо интересуясь реальностью. А Муравьев умел создавать иллюзии, и этим делал ее счастливой.