Желтушка не совсем понимала, зачем нужна эта весело блестевшая на солнце проволока. Если для того, чтобы упрятать происходящее в овраге от посторонних, то это было совершенно излишне. Сверху, с дороги, все и так отлично просматривалось. Всякий раз, когда Желтушка осторожно, будто крадучись, катила по краю дорожного полотна, открывалось зрелище, от которого холодело внутри.
Сначала оглушал невообразимый шум. Это был натужный рев двигателей огромных грузовиков, карабкающихся к оврагу со стороны леса. В их длиннющих кузовах в несколько ярусов теснились машины, вернее, то, что когда-то было машинами – энергичными, жизнерадостными, без устали отмеряющими бесконечные мили. Потом машины проржавели, состарились, просто устали, и их сдали в утиль. «Утиль» – слово Семеныча, сложноватое для Желтушки. Гораздо доступнее изъяснялись проезжающие мимо шофера, от которых Желтушка услышала короткое и понятное – «свалка».
Запылено-чумазые летом, мокрые и продрогшие зимой, машины теснились в кузове, угрюмо молча и обреченно дожидаясь своей участи. Долго стоять не приходилось: стрела могучего экскаватора, подобно членистой клешне доисторического чудовища, уверенно приближалась к своей жертве и зависала над ней. Гигантские щупальца раскрывались, охватывая сжавшееся от ужаса тело машины, и с громким скрежетом смыкались. Желтушка могла поклясться, что в это мгновение слышала глухой стон, исходящий из самого нутра механического существа. Быть может, ей только казалось?..
Экскаваторная стрела приподымалась, смещалась в сторону и, расслабив щупальца, сбрасывала безжизненный комок металла на землю. Желтушка помнила, как однажды матерый дальнобойщик, наблюдавший эту сцену, мрачно процедил сквозь огрызок сигареты:
– Теперь под пресс – и вся недолга…
Сама она старалась не задерживаться над оврагом. Хотелось мчаться прочь от этого места и навсегда забыть о нем. Но забыть не получалось.
«Неужели я тоже буду старой? Неужели такое же будет со мной? Значит, я умру? И это произойдет ВОТ ТАК? – снова и снова думала она. – Так жестоко и безжалостно? Если это неизбежно, то почему так жестоко и безжалостно? А по-иному, почему нельзя по-иному? Почему люди не поступают с нами по-человечески, по-людски – так, как с собой? Ведь с СОБОЙ они ТАКОЕ не вытворяют!..»
Желтушка ехала, и отчаяние от неспособности ответить на эти вопросы переполняло ее. Желтушка знала за собой эту особенность – погружаться целиком в себя и свои мысли. В такие минуты она смотрела на дорогу, не осознавая происходящего – недопустимая вольность в ее положении. В самый раз было остановиться и перевести дух. Но, похоже, Семеныч и не думал задерживаться. Тогда Желтушка вобрала в капот побольше воздуха, задержала его на секунду и медленно-медленно высвободила, чувствуя, как способность воспринимать окружающее понемногу возвращается к ней. Мир обретал свои черты и становился таким, каким он был – полным красок и звуков.