– Рад буду с Вами повидаться, – улыбнулся Михаил. – Спасибо, что доставили. Когда-то мечтал добраться сюда своим ходом.
В ответ пилот с сомнением покачал головой – мол, вряд ли.
– Да, сам вижу, что чересчур размечтался, – подтвердил Михаил. – Я вас попрошу, если не трудно, отправить это письмо.
– Отправлю, – пообещал пилот, взглянув на обратный адрес.
Он прочел его вслух:
– Горский Михаил Николаевич. – Потом добавил:
– Ну, нам пора, счастливого пути. Если с кем встретитесь, ссылайтесь на меня. Филатов. Меня здесь все знают. Помогут, если что.
– Спасибо, Николай Степанович!
– А, вы уже знаете?
– Подслушал разговор. Еще раз спасибо. И вам счастливого пути.
Они пожали друг другу руки, хотя еще совсем недавно вовсе не собирались делать этого. Пилот, – потому что ему не было дела до чудака из Москвы. Пассажир, – потому что знал, как к нему отнесется пилот. Второй, кстати, ни разу не вмешался в их разговор. Не вмешался и в их прощание.
Первый тяжеловато, но все же не без грации забрался внутрь машины. Второй закрыл дверь. Взревели двигатели.
Разогнав винт, командир оторвал вертолет, повернул его носом к оставляемому человеку и поднял в приветствии руку. Недавний пассажир сделал то же самое, машина отвернула в сторону и пошла вверх. Скоро ее уже не стало слышно.
– Все, – подумал Михаил. – Пора собираться в дорогу.
Теперь ему оставалось только идти и идти до конца.
Уже давно без благодатного вихря из-под винта вертолета крылатая нечисть стала изо всех сил напоминать о себе. Ранне-июльский гнус был не очень слабее июньского. И Михаилу с тяжелой неотвратимостью вспомнилось начало другого пути – в походе по Кольскому в районе Монче- и Волчьих Тундр, куда они попали в период самого массового выплода крупной мошки, которая насмерть заела и отравила их молодого полуторагодовалого колли. До тех пор Михаил лишь по книгам знал, что случаются годы, когда гнус губит жизни молодых собак и оленей, но все же не представлял, как это может быть с детьми природы, покуда сам не столкнулся с таким ужасом. Они с Мариной слишком поздно обратили внимание на то, с какой страшной плотностью покрыта мошкой вся оголенная часть живота, пах, губы, уши и окологлазья их любимца Вэла, а, главное, какое беспредельное нежелание жить, терпя такие мучения ради совершенно непонятной цели, отражалось в глазах обреченного стоика. Пес уже не жаловался, как на первых порах, потому что скоро понял – никто ему не поможет и не увезет из этого ада. И не только страшная потеря крови, выпитой гнусом, и не только яд, который этот гнус впрыскивал ему при укусах под кожу, но и явное осмысленное от себя нежелание продолжения такого бытия привело его к смерти. Слишком запоздало, сорвав с себя штормовку, Михаил укутал собаку, уже настолько лишившуюся сил, что она уже не могла ходить, и отнес Вэла на руках в байдарку, а затем, после остановки на ночлег, тут же поставил палатку и перенес Вэла туда. Глубоко вздыхая – Михаил с Мариной надеялись, что от облегчения – Вэлушка провел с ними свою последнюю в жизни ночь, а утром после короткой агонии, когда Михаил безуспешно пытался делать ему искусственное дыхание изо рта в рот (ничего из этого не вышло, потому что Михаил сразу зашелся в астматическом кашле), пес испустил дух, так и не сказав ни одного слова упрека. В последующие дни, месяцы, годы Михаил сам во множестве говорил такие слова себе. Но в часы, последовавшие за этой смертью, он и Марина были просто раздавлены горем и сознанием вины. И еще – мысленными поисками причин, за которые им было ниспослано это новое смертное горе – всего-то через месяц с небольшим после того, как разбился в своем истребителе Коля, Маринин сын, и, как считал Михаил, его сын тоже.