А то, что спасательные работы эти не обошлись без приличного воздаяния Юри, можно было видеть по тому барахлишку, которое перекочевало с корабля в его лодку. Сколько крон или фунтов стерлингов отсчитал ему капитан, мне неведомо, но Юри ходил в город менять их.
И все же Юри было не до песен, когда мы вечером шли в тарахтящей лодке обратно на Сяарепангу.
— Хороший мотор, — то и дело повторял он про себя. — До чего же сильный!
— Ничего, тянет, когда уход есть, — сказал я, думая, что хозяин хвалит мотор своей же лодки. Но ответ Юри был для меня полной неожиданностью.
— Дурень! Все ночи напролет и по воскресеньям в книжки носом зарываешься, а все ж таки дурень! Много ли у этого лошадиных сил — всего-то десяток. А в том, которому мы помогли уйти, считай, две сотни! Поставить такой на молотилку или пилораму — вот бы запел.
И немного погодя:
— Случись сегодня волна малость повыше, он бы не ушел…
О моторе «Анны Доротеи» Юри скорбел долго, словно он уже достался ему, но потом ускользнул из рук по какой-то несправедливости.
Вот уж пират так пират, мелькнуло у меня в голове. Нисколько не лучше тех спасателей, которые при зеркально гладком море хотели было рубить ванты на «Анне Доротее». Только не причислял я тогда ни себя, ни Юри к тем или другим. Их страстью была нажива, богатство, потому как богатого уважают все, против богатого не пойдет ни церковь, ни суд. Богатство, пожалуй, пригодилось бы и мне, чтобы учиться дальше самому, учить брата, да и матери помогать. Но, поскольку для меня средняя школа так и осталась мечтой, — хорошо еще, что Ээро в нее поступил, — страстью моей было и есть чтение, книга, в которой я надеялся найти ответы на те вопросы, на которые люди, и богатые и бедные, коих я знал, не могли ответить или даже не хотели, как моя родная мать. И чтобы я тогда считал себя таким же пиратом, как другие, избави боже! Юри был пират и, как я понял позднее, зарился в мыслях на мотор «Анны Доротеи» не столько ради пилорамы, сколько из-за нового парусника, одним из акционеров которого он был и постройка которого началась в следующем году на мысе Папираху. Я-то был всего-навсего батраком Юри и должен был делать, что велел хозяин. И никакой прямой выгоды мне в тот раз от аварии «Анны Доротеи», от несчастья ближних, не было. Хотя что-то все же перепало, с той поры права мои на хуторе Тынне вроде бы странным образом возросли, хотя хозяин и обозвал меня дурнем.
Помнится, в воскресенье перед историей с «Анной Доротеей» я принес из библиотеки Общества просвещения «Мартина Идена» и взахлеб читал до полуночи, как Мартин, несмотря на бедность, пробивал себе путь к образованию. Но потом произошло то, что всегда происходило на хуторе Тынне с моим ночным бдением за книжкой: слышны мягкие шаги, и, прежде чем я, вперившись в книгу, успеваю захлопнуть переплет, в батрацкую входит заспанная, зевающая матушка Тынне. Входит и ворчливо говорит: