Но это были праздники. А обычно был суп из фасоли, без мяса, немного заправленный соленым салом. Именно он мне запомнился больше всего. Отец шутил, что 40 кг фасоли заменяют килограмм мяса. Фасольный суп я терпеть не могу до сих пор, как и перловую кашу, которую я три года кушал почти каждый день, когда жил в казарме.
Итак, я уже почти большой, больше 4-х лет. Мы с Аллой одни оставались до обеда дома. Жизнь текла тихо и мирно, пока подвал в сенях, о котором я ранее упоминал, не сыграл со мной злую шутку. Над подвалом еще висела связка веток калины с ягодами. Они были ярко красные, и так притягивали, что мне захотелось их попробовать. Вот только висели они высоковато. Я несколько раз пытался до них допрыгнуть, но безуспешно. Собрав все силы я прыгнул еще раз, и почти достал. Но видимо я прыгнул слишком высоко. При приземлении прогнившая деревянная крыша подвала обвалилась, причем почти вся, осталась стоять только скрыня. Видимо сломались продольные балки, и я, вместе с крышей, рухнул в подвал. Сколько я там просидел до прихода родителей я не помню. Испуг был жутким. Я опять стал заикаться, да так, что вообще на мог разговаривать. Я помню это состояние – мысли улетают вперед, а язык за ними не поспевает, в итоге ничего на можешь сказать. Опять меня повезли к бабке-шептухе, на этот раз с соседской девочкой Олей Василенко, дочерью соседа Петра, которая была старше меня года на четыре и тоже заикалась. Ехали лошадью на санях. Была ранняя весна, уже везде были проталины. Проехали проезд под железной дорогой, выехали на поле, и тут лошадь куда-то провалилась, причем очень глубоко. Она барахталась в этой яме и не могла из нее выбраться. Мы с Олей опять испугались. Отец долго не мог вытащить лошадь из этой ямы, но все-таки с этой задачей справился, и мы поехали дальше. Процедура лечения у бабки была следующей. Бабка что-то шептала, крестила, выстригала на голове накрест немножко волос, в косяке двери сверлила буравчиком дырочку, закладывала туда волосы и забивала дырку деревянной пробочкой. Заикание стало меньше, но до конца не прошло, однако к бабке мы больше не ездили, говорили, что она умерла. Заикание продолжалось еще несколько лет, хотя понемногу уменьшалось. Может помогало то, что отец запомнил то, что шептала бабка и пытался лечить меня самостоятельно, а может и нет. Усиливалось оно, когда я начинал волноваться. Проявлялось это иногда даже в зрелом возрасте.
Несколько слов о сельских знахарях. После этой бабки я еще дважды убеждался в том, что они действительно помогают. Как-то случайно Алла разрезала мне ножом руку, задев при этом вену. Фонтанчик крови бил вверх сантиметров на пять. В местной больнице остановить кровь не смогли и отправили нас в нежинскую больницу, причем добираться нужно было обычным рейсовым автобусом, который ходил не очень часто. Когда мы сидели на автобусной остановке в ожидании автобуса, мама попросила кого-то из знакомых сходить к бабке, которая заговаривала кровь. Часа через два мы приехали в нежинскую больницу, и когда размотали окровавленные бинты, то оказалось, что рана абсолютно чистая, крови нет ни капли. Врач просто стянул рану лейкопластырем, который потом разошелся, и отправил нас домой, даже не зашив рану. Шрам остался довольно большой и широкий.