– Глеб, что с твоими руками?
Вожак попытался их спрятать, но было поздно. Женщина держала за кисть. Стоило ей заметить вспухший кулак и темно-красные кончики когтей, неестественный вздох пронзил ее грудь. Она подняла испуганный взгляд.
– Ты опять с кем-то дрался?
– Да.
– До крови?
– Как сказать… кровью был залит весь пол.
Женщина отстранилась от стола, закрыла лицо ладонями и начала рыдать. Плечи ее судорожно тряслись. Вожак способен не многое, но этого вытерпеть не смог. Он поднялся, чтобы уйти. Прерываемые плачем слова заставили его обернуться:
– На входе один из тюремщиков пошутил, будто мне придется чаще здесь появляться. Лет десять минимум. Теперь я понимаю, к чему это было сказано.
– К чему?
– Тебе грозит десять лет, сынок.
Вожак сдвинул черные брови.
– Мне не пришьют!
Рыжие лапы направились к двери спешной, но не менее властной походкой.
Глава 15
Ему не могут добавить десять лет к сроку. Не могут, говорил себе Глеб, плетясь по коридору в цепях. Но в прошлый раз он думал так же. «Не посадят» – а его взяли и отправили за решетку.
Вновь надетое железо жгло холодом. Руки тянуло к земле, а звон, преследуемый каждое движение, дразнил слух. Нет! Все это не может происходить по-настоящему, в жизни. Один большой ужасный сон. Он спит, скоро проснется в своей кровати. Надо проснуться. Пожалуйста, ущипните его кто-нибудь, а то все заходит уже слишком далеко.
Мама напрасно плакала, будто потеряла сына. Десятку вешают в случае убийства, но Глеб никого не убивал. Не убил, потому что Дежурный с Повислым подоспели вовремя.
Они отправили Сашу в лазарет, а его, дрожащего и не менее сумасшедшего, оставили в той же камере, одного, среди крови. Только кандалы надели, которые соединяют руки и ноги, как каторжному или убийце какому-то.
Каждая ночь в Штрафном Изоляторе казалась холоднее предыдущей. Свет не зажигали, но дневного освещения хватало, чтобы различить зловещие темные разводы, засохшие на полу. Повсюду были разбросаны крохи, похожие на гранатовые зерна. Кому пришло в голову разбросать по камере гранат, вразумить сложно, но приглядевшись лучше, Глеб отпрянул в сторону. Выбитые зубы! Рехнуться можно, сколько их здесь! Он, кое-как вскарабкавшись на полку, попытался огородиться от окружающего ужаса, хотя бы физически, но вся одежда была пропитана чужой кровью. Зря он в приступе безумства вымазался той ночью. Если бы знал, что придется ходить так несколько дней, то делать бы этого не стал. При одном воспоминании становилось дурно, а эти черные мазки будто бы обжигали руки – чувство не столько физическое, сколько нравственное. Глеб не мог переносить запекшуюся кровь мрази на своей коже.