– Как тебе стиль, Война?
– Ты опять рубаху примеряешь?
– Почему: опять? Эта же совсем другая. Разноцветная!
– Вижу. – Не заметить этого мог разве слепой, да и у того бы в глазах запестрело. Полсотни цветных полос рассекали Володю от шеи до пояса, чем-то напоминая моду восьмидесятых годов. – Ты как из Бременских музыкантов.
– Значит, беру, – самодовольно заявил Жемчужный Володя, и не успел Война спросить про сапоги, как тот вновь скрылся за шторкой.
При виде этих гор одежды больше всего удивляло то, что на каждого здесь найдется какая-нибудь вещичка. Такая вещичка, которая позволит человеку выразить свою индивидуальность, подчеркнет как личность. В колонии подобное мышление казалось немыслимым. Там все иначе. Ты просто не станешь воспринимать своего ближнего, когда он выглядит как сотня других зеков. Да стоит ли удивляться? Их заставляли ходить строем. Каждый друг за другом. Нога в ногу.
На секунду Войне захотелось как-нибудь ярко вырядиться, как фрик, в протест своему прошлому. Но благоразумие одолело.
На промежутке осенних и зимних курток висел бомбер с классической оранжевой подстилкой. В отличие от многих выставленных на продажу вещей, некоторая подержанность придавала этому куртецу своеобразное очарование – дух бандитизма. Облачившись, Войнов Глеб долго разглядывал собственный темный силуэт в зеркале. Вылитый батя. Тот тоже был хулиганом. Пусть и показывали его только по фотографиям, но эти жгучие черные волосы, одинаково курчавившиеся и на голове, и на подбородке, сыну помнились хорошо. Ни много ни мало, у него такие же. И бомбер теперь похожий.
Володя также убедил Войну взять бордовые сапоги, убеждая при этом, что ему крупно повезло встретить их в секонд-хенде. Это качественная обувь. Всемирно-известный и культовый бренд. Цена за новую пару больше десяти тысяч. Они вовсе не женские, наоборот, ботинки для настоящего сорвиголова. Почему цвет такой? Чтобы пинать и крови не было видно.
Сам же Жемчужный Володя прикупил себе черные джинсы и настолько же черное бесформенное пальто, но совместил это с розовой кепкой, утверждая, что он художник и так видит. Пестрая рубашка заменила белую. Костюм адвоката был упрятан на дно сумки.
И тогда они, совсем уж рядовые граждане, двинулись в мир. По пути к вокзалу позавтракали беляшами, которые оказались настолько вкусными и ароматными после безвкусной баланды, что не загуди подъезжающая электричка, они опустошили бы весь прилавок.
Следующие часа полтора Войнов Глеб провел в наблюдении, как пролетают поля, леса и станции, и ликовал внутри: «ЕДУ ДОМОЙ, Я ЕДУ ДОМОЙ!» Он решил, что проведет не больше дня в Москве, переночует у мамы, а следующим утром отправится в Санкт-Петербург – город, ставший за последние годы настоящим домом. Теперь, когда поезд мчал его к семье, воображению все чаще представлялись домашние занятия. Мелочные, но такие приятные. То Войнов Глеб грезил о горячей ванне, то о кружке сладкого кофе и завтраке в семейном кругу, где брат неумело размазывает шоколадную пасту по хлебу, а мама наблюдает за сыновьями любовными глазами. Представлял также, как курит на балконе. Будет стоять в одних тапочках, и плевать, что холодно. Затянется крепким дымом, стряхнет пепел вниз, с четырнадцатого этажа, навстречу бескрайнему ковру деревьев Московской области. Он вздохнет, расправит руки и, как Володя, крикнет, сколько сил хватит: «ВО-О-ОЛЯ».