В заводской столовке их ждало общепитовское разнообразие – борщ, пюреха, котлеты, пельмени со сметаной, солянка, а для особо одиозных – молочный суп и кабачки с майонезом. Всё это можно было залить чаем, морсом, компотом, но любители кабачков с молочным супом, почему – то всегда упорно брали кисель. Мастеру было уже за шестьдесят, а имя у него было, словно ему было далеко за семьдесят лет – звали его Прохор Лукич. Прохор Лукич был уставшим от цеховой сатураторной газировки работягой, и оплывшим лицом походил на сенбернара. На мелочи он не разменивался и времени на еду понапрасну не тратил. Взяв борщ и пюре с котлетами, он всё свалил в одну тарелку, перемешал, и выхлебал, напоследок вымазав тарелку до блеска куском чёрного хлеба, который тут же и съел, запив чаем со сметаной.
Вован, насытив дикий, утробно рычащий, полуденный голод, тарелкой солянки, неспешно доедая порцию пельменей и рассматривая зал столовой, интерьер которого был выполнен по моде конца семидесятых – в массивном дереве и медной чеканке, заметил, что среди одногруппников нет двоих братьев – Кудряшова и Лысенко. Видимо опять эти два клоуна где-то гасились по кустам, смоля беломорины с забитой в них анашой.
Несмотря на разные фамилии, Кудряшов с Лысенко были действительно братьями, рождёнными от одной матери, но от разных отцов. Кудряшов был старший, но как старший брат, честно дожидался младшего, оставаясь два раза на второй год в разных классах. Вдобавок, по родной матери, были они единоутробными казахами, поэтому и походили друг-на-друга, несмотря на разные фамилии.
Догадки Вовчика были отчасти близки к правде. Братья, улучив момент, отомкнули от коллектива, и, прокравшись в сторону приземистого, пережившего уже пять поколений Лукичей, облупленного годами, овощехранилища заводских столовок, пролезли в кем-то незапертую вентиляционную фрамугу.
В овощехранилище царил полумрак, и пахло прелыми овощами, в дальнем углу, среди косых лучей солнца, проникающих сквозь щели вентиляционных решёток, в лотках зеленела куча сочных капустных кочанов. Если город и завод, за пределами овощехранилища пахли копотью соляры, мазутом, бензином, сожжённым в топках бараков углём, то капуста пахла свежим полем, деревней, простором – это был запах свободы. И братья решили его вкусить. А проще – пожрать капусты, похрустеть свежими листьями, оторваться по полной. Их распирало дикое желание – съесть весь заводской запас капусты. Дело в том, что буквально незадолго до проникновения в царство овощей, братья-казахи расписали на двоих косячок травки, и последствия в виде жуткого голода не заставили себя ждать. Ребят пробило на хавчик. Братья вот уже около часа сидели в углу, на куче сваленной капусты и жадно поглощали капустные листья, вгрызаясь зубами прямо в кочаны, словно это были большие яблоки. Вдруг полумрак овощехранилища взорвался тысячами люменов, заставив защуриться Кудряшова. Лысенко попытался нырнуть головой в кучу, словно решил спрятаться от тысячи солнечных зайчиков, вмиг наполнивших склад. Сочные капустные листья врезавшись в голову Лысенко, смачно жмякнули.