Кто она — понятно. Где — по ощущениям и запахам тоже. Что было вчера — нет. Но при попытке подумать об этом, голова отзывается острым приступом боли.
Наверное, не надо торопиться.
Телефон снова вибрирует. В отличие от прошлых трелей, это уже звонок. И его нужно взять.
Санта тянется рукой куда-то за спину. Шарит по постели, нащупывает…
Открыв один глаз, принимает, прижимает к уху…
— Алло…
Её голос звучит хрипло. С потрохами выдает, что только проснулась. Поверх физических гадких ощущений слоем ложится стыд. Ей мама звонит, а она…
Напилась вчера что ли?
Господи…
— Алло, Сантуш… — Голос у Лены взволнованный, но она будто облегчение испытала вот сейчас, когда Санта взяла… — У тебя всё хорошо? — Вопрос вроде бы будничный, а даже по тону слышно, что смысл в него вкладывается особенный. Почему-то…
— У меня всё хорошо…
И всё это в купе с собственными ощущениями заставляет Санту взять себя в руки. Ответить маме, открыть глаза — сначала один, потом второй. Сглотнуть сухость, окинуть взглядом свою спальню.
Не зашторенное окно. Включенный свет. Разбросанная одежда.
Рефлекторно придерживая одеяло, Санта постаралась сесть.
Это было не так-то просто. Тело правда ныло. На голом запястье какие-то следы, Санта их разглядывает… Они же бредут по руке…
К трещащей голове и жажде добавляется чувство гадкой тошноты и липкого страха.
— Точно? — мама переспрашивает, Санта пытается зачем-то кивнуть, а потом прижимается кистью к склоненному лбу. Потому что зря. — Я, наверное, не права, Сантуш… Прости меня… Но ты не позвонила вечером. Я набрала Данилу… У вас всё хорошо? Он сказал, ты не с ним…
В голосе мамы нескрываемое сожаление. Ей стыдно перед дочерью, она кается. И она волнуется.
А Санта холодеет.
Прошлый вечер начинает мелькать вспышками. На коже выступает испарина… Чувство такое, будто холодной водой окатило, но от пота это не спасло. Одновременно холодно и жарко.
Она снова отрывает руку и смотрит на собственное запястье… Потом вниз — туда, где уже локтем придерживает к груди ткань одеяла…
Новый приступ тошноты такой сильный, что страшно тут же вырвать.
Чтобы это не случилось — Санта зажимает рот, дышит носом… Глубоко. Молча. Часто…
Слышно ли это в трубке, она не знает. Знает, что надо скинуть…
— Я чуть позже наберу…
Выталкивает из себя слова, жмет отбой, а потом руку снова ко рту и взгляд перед собой — в зеркало, на углу которого, будто издеваясь, слишком легкомысленно повис её лифчик.
— Господи… Боже мой…
Головная боль больше не мучает. Точнее она теряет всякое значение. Тело сковывает парализующий страх и гадливость. Санта позволяет одеялу съехать вниз. По всё тому же телу. Голому.