За маму, её эмоциональное и физическое состояние Санте по-прежнему было куда страшнее.
Так когда-то практически убивший веру в лучшее диагноз внезапно стал целью. Им надо было думать о том, как справиться с болезнью. Душевные раны заживут. Травмы проработаются. Легче станет… Обязательно станет… Не умирают же от разбитого сердца и ненависти к себе, позволившей своими руками всё разрушить?
Санта надеялась, что нет.
Но вслед за первым ударом, пришел второй. Она узнала, что беременна. И в жизни не забудет, как это случилось.
Тест можно и нужно было делать раньше, но она трусливо тянула. В ней не было силы для ещё одной встречи лба и бетонной плиты реальности. Но как-то раз…
Замкнулась в ванной, стояла над раковиной и смотрела, как медленно вслед за первой проявляется вторая полоска…
Сжала зубами мясо ладони, зажмурилась, заглушая физической болью боль моральную. Оглушительную. До онемения.
Что может быть хуже, чем перспектива рожать от насильника?
Она не нашла в квартире презерватив. И к тому времени она уже подзабила на таблетки. В ней теплилась надежда, что Максим не стал бы без защиты, осознавая последствия (и дело не в возможности залета, а в создании доказательной базы для её пусть бесперспективных, но возможных попыток как-то обелиться), но она не знала этого точно.
Она точно ничего не знала. Ничего не помнила из той ночи. Наверное, в этом отчасти было её спасение.
И над тестом рыдать права не имела. Жизнь загнала её в максимальные рамки. Как когда-то после смерти отца, но в разы хуже. Та мера ответственности, которая лежала на плечах в семнадцать, не шла ни в какое сравнение с той, что опустилась в двадцать два.
Выплакав первый панический удар, продышавшись и взяв себя в руки, Санта призналась маме.
Больнее всего было сухо констатировать: «нет, это ребенок не Данилы», а сердцем кровоточить и молиться богу, чтобы это оказался его ребенок. Потому что она не выдержит навеки быть связанной с таким, как Максим. Потому что она не представляет, как о таком отце когда-то рассказать…
Пусть ей будет больно смотреть на своего ребенка и видеть черты мужчины, которого она любила и потеряла, но лишь бы не ненавидеть в нём черты зверя, который не погнушался воспользоваться положением и состоянием. Который, возможно, даже сам что-то ей подмешал.
Об этом Санта тоже думала. Но господи, какая к черту разница? Она никогда в этом не разберется. Справедливости не добъется. Ни наказания, ни возмездия. А Данила никогда ей не поверит.
Скорее в то, что она весь этот месяц металась между ним и вызывающим рвотные позывы Максимом.