Аля передразнила, совершенно не заботясь о том, чтобы сгладить. Видно было — в ней тоже горит. Даже в ней…
— Ты когда уезжал — не интересовался, как ей…
— А как ей могло быть, Аль? Это она мне изменила…
Слова Данилы не звучали обвинительно. Он сказал тихо, потом смотрел на Алю, с уст которой откровенно рвется… Но она сдерживается. Фыркает, отворачивается на пару секунд. Когда снова смотрит — холодно спокойна.
— Дань… Всё, что знаю я, мне было сказано не для того, чтобы я несла в мир. Это же ты не захотел её выслушать, правда? Так зачем тебе меня слушать сейчас?
— Я хочу разобраться…
— Хочешь разобраться — говори с Сантой. Если она захочет с тобой разговаривать. Потому что я не захотела бы…
Аля говорит пафосно и очень в теории, это ясно. Но своего добивается — по мужской коже снова холодок. Он нихера не понимает. Точно так же, как нихера не понял в бумажках.
— Это мой быть может… Понимаешь? — Данила прекрасно знает, что и в голосе, и в словах кроется его слабость. Наверное, она же читается во взгляде. И она же Альбину смягчает. Она даже улыбается, пусть брови при этом и хмурятся… Тянется пальцами к его щеке, гладит…
— Понимаю. Но это не моё дело. Сами говорите. Если ты готов, конечно… Если ко всему готов.
Начав с успокоения, Аля закончила так, что впору затыкать уши пальцами и орать во весь голос.
Потому что ни черта он не готов ко всему. Потому что что такое «всё»?
Потому что с Маргаритой ему противно было переживать что-то подобное, а с Сантой — невыносимо просто. Вычеркнуть легче, чем копаться-копаться-копаться.
Но теперь-то как вычеркнешь? Тем более, что… Домой повез. Не почему-то. Не зачем-то. Наверное, потому и уехал тогда — вдали мог держаться за рациональное решение: «такое не прощается», а оказавшись рядом, почувствовав слабость… Ему хуже в жизни не было.
— У неё в неделях срок какой-то… Большой… Там же можно уже анализ сделать… Если она не знает — почему молчит? Почему сама не выясняет?
Его вопросы самому кажутся логичными, а в Але вызывают только протест. Она мотает головой, еле договорить дает. А как только — парирует: — Не мучай девочку. Слышишь? Не мучай… Если тебе нужны тесты — дай родить. Не трогай. Не прессуй. Ты с ней сходиться не обязан. Но не имеешь права делать то, что один урод…
Аля не договаривает. Отворачивается, зажимая рот ладонью. Её тоже носит на качелях. Она всхлипывет, но тут же берет себя в руки.
Этот разговор — не о её истории, но своя явно отзывается.
Что имеет в виду — можно не продолжать. Как вел себя тогда человек, которого сам Данила презирает всем сердцем, помнил прекрасно. И той Альбине искренне сострадал. А со своей Сантой, получается… Готов не лучше поступить. Она предать могла. Она предала. Но она же беременна…