Утро начиналось обыденно. Ядвига вставала рано, варила себе и Кошке кофе. Себе жгуче чёрный, Кошке – с молоком, в красивое фарфоровое блюдце. Завтракали за кухонным столом. Старинная, явно антикварная чашка и блюдце торжественно ставились на льняные, ручной работы салфетки. Еды к завтраку не полагалось – рано ещё. Пили кофе в тишине, под размеренный стук маятника древних часов с кукушкой, чинно стоявших в углу. Когда нахальная птица выскакивала наружу, оповещая о том, что пробило 7 – обе сожительницы вздрагивали от неожиданности. И Кошка бросала на кукушку такой взгляд, что та, оттарабанив рабочую программу, спешила скрыться подальше, в безопасности часов, от этой маньячки. Ядвига насмешливо цокала языком:
– Даже не надейся.
Кошка щурила зелёные глазища, и сердито мела хвостом. Мол, посмотрим. Кукушка в часах бесшумно молилась всем своим кукушечьим богам.
Затем, пушистая хамка запрыгивала на подоконник, и, глядя во двор, нагло оповещала:
– Мяу.
Ядвига, стараясь скрыть любопытство, уточняла:
– Вышли?
Кошка задумчиво сужала зрачки в две тоненькие щелочки. Вышли, значит. Старуха подходила к окну, и всматривалась в спину женщины с ребёнком, выходящих из подъезда. Они с кошкой уже знали: идут в поликлинику. Как-то удалось подслушать случайный разговор. Вернутся, значит, около девяти.
Цепкий взгляд Ядвиги Яновны подмечал все. И старую, поношенную одежду. И потертые ботинки. И усталые, запавшие глаза женщины. И стыдливо заштопанные локти на пальто у девчонки. А особенно – то, как крепко держит мать ее за руку. Не отпуская ни на минуту. От этого в груди разливалось что-то едкое, жгучее, непривычное, от чего хотелось тут же отойти от злосчастного окна. Но ноги не шли. А ладонь тянулась к единственному другу на всем свете – к Кошке, которая такое панибратство, в целом, считала оскорбительным. Но в эти утренние минуты терпеливо сносила короткое, сухое, еле ощутимое прикосновение к своей драгоценной шерсти.
Когда парочка скрывалась за углом, начинался второй акт утренней пьесы. Мужчина выходил на работу. Это зрелище было забавным, и уже не вызывало болезненной этой жажды. Скорее, типично женское, снисходительное ехидство, присущее всем одиноким и самостоятельным дамам зрелых лет. Вначале он выбегал в одних тапочках на босу ногу, суетливо кутаясь в куртку. Заводил машину, часто не с первого раза. После каждой неудачи наблюдательницы иронично переглядывались. Затем, достигнув успеха, Мужчина возвращался домой. И выходил минут через десять, уже одетый в коротковатые брюки и коричневый свитер. Сверху накинута все та же куртка, на ногах все те же тапочки. Подходил к машине, прикуривал сигаретку.