Наконец он взял перо как подобает и принял удобное положение сидя. Мысли незамедлительно потухли. Безмолвие распространилось непроглядным туманом. Владислав Романович сидел неподвижно и чернила капали с пера на бумагу. Бывает момент, когда отчаяние настолько захватывает тело что всякое движение разом прекращается, это схоже с осознанием бытия или разочарованием в жизни – это напоминает удаление зуба с последующей болью.
Владислав Романович обратил внимание на лист, испещренный каплями, чернил и его собственных холодных слез, которые незаметно покинули глазницы, не выдерживая натиска этого странного, необъяснимого разочарования. Владислав Романович вглядывался в эти капли, которые отражали свет от свечи. Он пытался разглядеть в них то, что могло бы помочь ему. Его взор, обращенный к слезам на листке и кляксам чернил напоминал взгляд направленный на нечто сокровенное в чем могла таиться непроницаемая тайна доступная лишь определенным страдальцам.
Свет напоминал золото. Он был золотым отображением свечи или отсветом чего-то золотого помещенного в каплю? Владислав Романович улыбнулся собственной глупости, которая подсказывала ему что свет есть золото, но мысль эта все равно не покидала его, и он вгляделся в самую меньшую каплю, по его мнению, самую заповедную и немыслимую; правда слеза эта быстро впиталась в бумагу и забрала с собою таинственный отсвет свечи. Таким образом остались только капли чернил, которые не замедлили впитаться следом за слезами. Лист бумаги стался сухим.
Владислав Романович подпер рукой голову и вгляделся в окно. Мир предстал перед ним в смутных красках ночи и свет от свечи не давал ему должным образом разглядеть происходящее на улице. Ему послышалось как бездомная кошка замяукала и точно запищала – до того неприятен был ее зов, сосредоточенный к потемкам покинутой улицы. Владислав Романович не видел кошку, но он представил ее себе рыжей, пухлой, с пушистым хвостом и аккуратной походкой. Кошка ушла из его мыслей пройдя некоторую дистанцию.
Послышался одинокий голос воробья, разом потухший в безмолвии. Владислав Романович сомневался в том, что воробушек способен бодрствовать в столь поздний час. Ему было известно, что человек единственное животное, которое страдает по собственной воле и по собственной воле бодрствует, подпитывая это страдание. Воробушек в очередной раз возвестил о себе и затем смолкнул, больше не искушая Владислава Романовича надеждой на то, что он проспал достаточное время для наступления утра.
Владислав Романович почувствовал спертость воздуха и приоткрыл окна. Холод обвеял его восседающее за столом тело, приходившееся точно лишним грузом для неповторимых мыслей и невообразимых идей, которые невозможно было извлечь наружу по причине слабости, сдерживающей их. Владислав Романович начал мириться с тем, что вдохновение покинуло его. Почувствовав дуновение майского ветра, приправленного цветением природы, обычно дремлющей ночью, но все же истощающей свой всесторонний торжественный над недавней спячкой под сугробами зимы запах свободы вдохновляемый и вдохновляющий, повергаемый и повергающий других своим великолепием в небывалое наслаждение Владислав Романович под воздействием невероятного эффекта природы властвующей над людьми своим влиянием вдруг очнулся от хандры и воспрянул духом. Он встал из-за стола и прошелся по комнате; стены квартиры не давали ему свободы размышления, словно тем самым они воздвигали границы безграничному и потому Владислав Романович был вынужден немедленно одеть на себя плащ и шляпу дабы покинуть квартиру, сдерживающую его талант и вдохновение.