– Я его не закладывал брат, продал как есть, безвозвратно, не беспокойся, и на том спасибо.
– Чем же ты так расстроен? – Спросил Борис после того, как переложил продукты на комод и вгляделся в лицо брату.
Владислав Романович выдохнул, тяжело опустился в кресло и закурил. Минута молчания растянулась надолго. Владислав Романович собрался с мыслями, но совсем не находил что сказать, боясь того, что выскажет всю правду и тем самым огорчит брата своими тучными беспросветными мыслями.
– Мн… мне к-кажет-тся… – услышав собственный голос Владислав Романович откровенно смутился, но так как он уже начал, ему было некуда отступать, – мне кажется… я схожу с ума, Бориска… я знаю, что ты скажешь, точнее предполагаю и потому не желаю слышать от тебя ничего, как и не желаю ссориться с тобой.
– Но обожди, как это сходишь с ума, я не понимаю?
– Не знаю, может я всегда был сумасшедшим? Может для того, чтобы быть самим собою нужно заплатить непосильную цену? – Горечь, с которой Владислав Романович говорил, сообщалась Борису, его интересовало не столько сумасшествие брата сколько его несчастье.
– Не нужно так думать…
– Я бы желал быть другим, – перебил Владислав Романович, – но я не могу… счастлив ли я на своем пути? Промежутками да. Ведь в конце концов нам должно быть в радость собственное положение не так ли? Невзирая на мнение других, несмотря ни на что, а коль мне суждено быть сумасшедшим писателем не годным ни на какую другую работу, то так тому и быть.
– Зачем же ты так изводишь себя? – Взмолился Борис.
– Что есть я? – Серьезно задал вопрос Владислав Романович. – Я знаю, что я есть – гадкий утенок, клякса на бумаге, ошибка, которую нужно откорректировать, но откорректировать которую никак не возможно. Дети брат мой знают, как они появились на свет – я говорю про нежеланных детей и им приходиться нести этот крест на себе.
– Но даже если так, разве это не все равно? Родители не бросили тебя, они дали тебе все от себя зависящее.
– Кроме любви и сострадания. Для них ты хороший сын, и я не сомневаюсь в правильности их выбора, я люблю тебя брат и не посмею ревновать или ненавидеть тебя из-за своего несчастья, ты причина, по которой я все еще жив.
– Я не хочу, чтобы ты мучил себя… – Проговорил, едва сдерживая слезы Борис с поникшею головою.
– Прости меня брат. Знаешь… – усмехнулся Владислав Романович, – мне все чаще хочется пойти и извиниться перед родителями, подобно тому, как клякса извиняется перед пером. Виновны ли дети в том, что они выросли без крыльев и неминуемо сломали себе все кости свалившись с гнезда?