– Слушай…
Рита выдерживает интригующую паузу, покусывая губы и стыдливо, что никак не характерно для нее, направляет взгляд в пол.
– Не хочешь в выходные куда-нибудь выбраться? В кафе, например.
– Рит, я… Не знаю.
– Значит, не хочешь, – прикусив нижнюю губу, она замолкает, отворачивается от меня, а потом, набравшись силами, резко срывается, почти что в угрозе нависая надо мной. – Это все из-за Карины, да?
Не отвечаю, тупой взгляд в пол, как тогда, на прогулке с Кариной. Меня и так переполняют чертовы эмоции. Эмоции – это личности, способные как подбрасывать на седьмое небо счастья, так и убивать самыми жестокими пытками… А пару минут спустя, она сама заговаривает, не смея касаться меня:
– Извини, мне вдруг показалось… Просто ты все время ссоришься со своей малолеткой, как будто желаешь и вовсе от неё избавиться. Ну, что же еще от малолетки ожидать? Ничего серьезного с ней не построить, другое дело мы – сформированные личности, с ценностями, приземленные, умеющие самостоятельно вести быт… А ещё ты порой так смотришь на меня…
Какая-то толика правды имелась в ее словах…
– Ни от кого я не пытаюсь избавиться… Но эти постоянные ссоры. Устаешь от них, потому что… Потому что ругань эта убеждает в собственном бессилии.
– Бессилии? По-моему, этот термин создан точно не для вас, доктор. Так что странно…
– И правда, странно, – задумчиво поддакиваю я, радуясь, что она ни сном ни духом не ведает о моей жизни среди нищеты. – И как же это я на тебя смотрю?
– Ну, как бы тебе объяснить?
– Ага, виляешь хвостом!
– Ну нет… Ладно, – резко переключается она на холодную серьезность, – там пришли.
Она поднимается и уходит, плотно закрывая за собой дверь. Но я-то знаю, что никто в клинику не явился…
Донимает такая мучительная тоска, что находиться дома сил более нет. После первой страницы книги сразу же клонит в сон, старания взбодрится проходят напрасно. Над одним предложением собственного сочинения я сижу десятки минут, пытаясь хоть что-то выдавить. Строчки переписываю по несколько раз, но ничего толком не выходит. Я распахиваю настежь окно – лучше не становится даже спустя двадцать минут. С улицы доносится привычный шум, разве что не слышно детских возгласов с площадки. Смрад духоты оглушает… Я подступаю к подоконнику, высовываю голову из окна: площадка все пустует и пустует…
В такую жару невольно придаешь больше ценности зимнему периоду. Кашемировый свитер, чай с лимоном и сахаром, блокнот и карандаш, бедная квартирка… Совокупность этих обстоятельств ассоциируется у меня с Эрнестом Хемингуэем, и, пожалуй, именно они и есть единственная причина любить снежное время.